Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Трусоцкий Павел Павлович
«Вечный муж»
Заглавный, можно сказать, герой рассказа, чиновник; муж Натальи Васильевны, а затем и Олимпиады Семёновны Трусоцких, юридический отец Лизы Трусоцкой, дальний родственник Дмитрия Голубчикова. Вельчанинов замечает о нём: «Лицо, правда, неприятное, хотя ничего особенно некрасивого нет; одет, как и все. Взгляд только какой-то…» И далее, когда он наконец узнаёт Трусоцкого и вспоминает год, прожитый в городе Т., его жену и свою любовницу Наталью Васильевну, он размышляет-характеризует: «Вельчанинов был убеждён, что действительно существует такой тип таких женщин; но зато был убеждён, что существует и соответственный этим женщинам тип мужей, которых единое назначение заключается только в том, чтобы соответствовать этому женскому типу. По его мнению, сущность таких мужей состоит в том, чтоб быть, так сказать, “вечными мужьями” или, лучше сказать, быть в жизни только мужьями и более уж ничем. “Такой человек рождается и развивается единственно для того, чтобы жениться, а женившись, немедленно обратиться в придаточное своей жены, даже и в том случае, если б у него случился и свой собственный, неоспоримый характер. Главный признак такого мужа — известное украшение. Не быть рогоносцем он не может, точно так же как не может солнце не светить; но он об этом не только никогда не знает, но даже и никогда не может узнать по самым законам природы”. <…> Вчерашний Павел Павлович, разумеется, был не тот Павел Павлович, который был ему известен в Т. Он нашёл, что он до невероятности изменился, но Вельчанинов знал, что он и не мог не измениться и что всё это было совершенно естественно; господин Трусоцкий мог быть всем тем, чем был прежде, только при жизни жены, а теперь это была только часть целого, выпущенная вдруг на волю, то есть что-то удивительное и ни на что не похожее. <…> “Конечно, Павел Павлович в Т. был только муж”, и ничего более. Если, например, он был, сверх того, и чиновник, то единственно потому, что для него и служба обращалась, так сказать, в одну из обязанностей его супружества; он служил для жены и для её светского положения в Т., хотя и сам по себе был весьма усердным чиновником. Ему было тогда тридцать пять лет и обладал он некоторым состоянием, даже и не совсем маленьким. На службе особенных способностей не выказывал, но не выказывал и неспособности. Водился со всем, что было высшего в губернии, и слыл на прекрасной ноге. Наталью Васильевну в Т. совершенно уважали; она, впрочем, и не очень это ценила, принимая как должное, но у себя умела всегда принять превосходно, причем Павел Павлович был так ею вышколен, что мог иметь облагороженные манеры даже и при приёме самых высших губернских властей. Может быть (казалось Вельчанинову), у него был и ум; но так как Наталья Васильевна не очень любила, когда супруг её много говорил, то ума и нельзя было очень заметить. Может быть, он имел много прирождённых хороших качеств, равно как и дурных. Но хорошие качества были как бы под чехлом, а дурные поползновения были заглушены почти окончательно. Вельчанинов помнил, например, что у господина Трусоцкого рождалось иногда поползновение посмеяться над своим ближним; но это было ему строго запрещено. Любил он тоже иногда что-нибудь рассказать; но и над этим наблюдалось: рассказать позволялось только что-нибудь понезначительнее и покороче. Он склонен был к приятельскому кружку вне дома и даже — выпить с приятелем; но последнее даже в корень было истреблено. И при этом черта: взглянув снаружи, никто не мог бы сказать, что это муж под башмаком; Наталья Васильевна казалась совершенно послушною женой и даже, может быть, сама была в этом уверена. Могло быть, что Павел Павлович любил Наталью Васильевну без памяти; но заметить этого не мог никто, и даже было невозможно, вероятно, тоже по домашнему распоряжению самой Натальи Васильевны…»
Узнав после смерти Натальи Васильевны из её переписки об её любовниках и тайне рождения Лизы, Трусоцкий приехал в Петербург, чтобы «помучить» Багаутова и Вельчанинова. Багаутов как раз в эти дни умер, и Вельчанинову пришлось принять весь удар на себя: вечно пьяный Трусоцкий чуть не довёл до самоубийства его дочь, самого его чуть не зарезал бритвой и измотал ему все нервы. Параллельно Павел Павлович обстряпывал новую женитьбу (на Наде Захлебининой), но прожект не удался, и он после внезапной смерти Лизы уехал опять в провинцию. Через два года Вельчанинов случайно встречает Трусоцкого в поезде с новой женой и с новым «другом дома» — вечный муж остался вечным мужем.
В образе, характере и судьбе Трусоцкого отразились отдельные черты С. Д. Яновского и А. П. Карепина.
Тушар
«Подросток»
Хозяин частного пансиона в Москве, в котором учился Аркадий Долгорукий до гимназии и где его соучеником и мучителем был Ламберт. Подросток вспоминает о пансионе и его содержателе с отвращением: «Это был очень маленький и очень плотненький французик, лет сорока пяти и действительно парижского происхождения, разумеется из сапожников, но уже с незапамятных времен служивший в Москве на штатном месте, преподавателем французского языка, имевший даже чины, которыми чрезвычайно гордился, — человек глубоко необразованный. А нас, воспитанников, было у него всего человек шесть; из них действительно какой-то племянник московского сенатора, и все мы у него жили совершенно на семейном положении, более под присмотром его супруги, очень манерной дамы, дочери какого-то русского чиновника…» Аркадий с горечью рассказывает отцу (Версилову), как стал с ним обращаться хозяин пансиона после того, как понял, что Версилов «достойную» плату за обучение вносить не будет: «Тушар вошёл с письмом в руке, подошёл к нашему большому дубовому столу, за которым мы все шестеро что-то зубрили, крепко схватил меня за плечо, поднял со стула и велел захватить мои тетрадки. “Твоё место не здесь, а там”, — указал он мне крошечную комнатку налево из передней, где стоял простой стол, плетёный стул и клеёнчатый диван — точь-в-точь как теперь у меня наверху в светёлке. Я перешёл с удивлением и очень оробев: никогда ещё со мной грубо не обходились. Через полчаса, когда Тушар вышел из классной, я стал переглядываться с товарищами и пересмеиваться; конечно, они надо мною смеялись, но я о том не догадывался и думал, что мы смеемся оттого, что нам весело. Тут как раз налетел
