Ведьмы поместья Муншайн - Бьянка Мараис

И вот теперь она перед ними – неухоженная, неопрятная, опустившаяся.

Ах, Руби. Что они сделали с тобой? – думает Урсула и часто моргает, чтобы не расплакаться. Она ждала этого момента тридцать три года и вот наконец дождалась. Ужас сковывает дыхание, и Урсула боится, что вот-вот грохнется в обморок.

Как воспримет ее Руби после всего случившегося? Вдруг она проклянет ее, прогонит прочь? Или просто промолчит, проигнорирует?

Неожиданно для Урсулы Руби оглядывается, словно ища на парковке кого-то еще. Наконец она замечает Урсулу и идет к ней. Остановившись, она улыбается, протягивает руку и ощупывает лицо Урсулы, от счастья та готова заплакать. Может, все-таки Руби простила ее, даровала ей отпущение грехов, чего она, Урсула, конечно, не заслуживает.

– Руби, – шепчет Урсула, вкладывая в это имя всю свою любовь. – Ах, Руби, как мне тебя не хватало.

Руби проводит пальцем по подбородку Урсулы, словно ощупывая край обшарпанной фотографии. Она улыбается, но затем убирает руку, и ее взгляд затуманивается. Она крепко прижимает к себе сумку, словно прикрываясь ею как щитом.

– Ах, простите, – говорит она, неуверенно нахмурив брови. – Мы с вами знакомы?

24

Понедельник, 25 октября День

Иезавель меряет шагами фойе, прокладывая себе тропинку от библиотеки, мимо парадной лестницы, до кабинета Квини и обратно. При этом она сердито поглядывает на отмытый до блеска дом, который, на ее вкус, выглядит теперь совсем уж неприлично.

Вчера, как настояла Квини, они тут все терли и мыли. В результате многочасовой уборки пауки были вынуждены свернуть паутину и отправиться куда-нибудь подальше. С помощью заговоров ведьмы вернули на место оторванные обои, поколдовали с сыростью и плесенью, все подсушив и подвергнув процедуре омоложения.

Иезавель терпеть такого не может – ей больше по душе атмосфера благородного увядания. Все это делалось ради Руби, но Иезавель уверена, что и ей такое не понравится. Пусть Урсула для Руби – самый близкий друг, зато на пару с Иезавель они много и от души безобразничали. Обе они несколько выпадали из коллектива, за что и симпатизировали друг другу, предаваясь невинному хулиганству и искренне поддерживая всякого рода бунтарство (это касалось и людей вообще, и того, что они творили с домом).

Только теперь, когда Руби возвращается, чтобы спасти их всех, спасти поместье, Иезавель вдруг понимает, как скучала по этой дружбе, по родственной душе. Понимает важность их отношений. Что уж там говорить – без Руби Иезавель совсем потерялась: она была для нее зеркалом, в которое всегда можно было посмотреться и понять, кто ты такая.

Нет, конечно, все эти годы Иезавель старалась поддерживать в сестрах бодрость духа. Она устраивала распитие коктейлей, купание голышом, а еще всякие ведьминские шалости в лесу во время солнцестояния, равноденствия и полнолуний. А несколько месяцев назад Иезавель настропалила всех поиграть вечером в покер на раздевание. Правда, все кончилось не очень хорошо: Айви простыла, а Квини чуть не сгорела, так как сидела слишком близко к камину.

Нет, стареть благопристойно – это скука смертная. Нужно стареть с огоньком, так чтоб дым столбом, и тогда будет чем гордиться. И теперь, когда Руби возвращается, Иезавель мечтает встряхнуться, заново открыть в себе бунтарку, которой надоела рутина. Разве их жизнь не превратилась в хорошо отрепетированную пьесу, когда все выходы заранее расписаны, каждый знает назубок свою роль и ни в коем случае не отходит от сценария?

И еще: Руби – единственный человек, способный освободить Иезавель от назойливых мыслей про Артемиса. Этих бесконечных, мешающих ей жить фантазий о том, чтобы первый раз в жизни по-настоящему полюбить мужчину. Взять хотя бы, чем обернулась великая любовь для Руби, когда она ослабила бдительность, поверив в счастливый конец.

Прервав размышления Иезавель, по лестнице в фойе поспешно сбегает Айви. Как всегда после работы в оранжерее она выглядит черт-те как: балахон в мульче, на переносице красуются черные полосы – оттого, что она постоянно поправляет грязными руками очки. Сегодня седые волосы Айви украшены не привычными темно-розовыми камелиями, а пурпурными орхидеями – любимыми цветами Руби.

– Кажется, машина подъехала? – Айви вытягивает шею, прислушиваясь.

– Да нет вроде. – На всякий случай Иезавель поправляет свой кожаный лиф на шнуровке и открывает дверь, чтобы проверить. Никого не увидев, она со вздохом закрывает ее.

Из библиотеки к ним выходит Табита. Она шевелит губами, но, конечно же, услышать ее невозможно. Ведьмы машинально поворачиваются к Виджет, которая, предваряя появление своей хозяйки, уже уселась на жердочке.

– А вдруг что-то случилось? – сипло произносит ворона. – Вдруг она не приедет?

– Урсула утром снова гадала на картах, и они опять сказали то же самое, – отвечает Айви, считая тему исчерпанной.

– Может, я и ошибаюсь, – говорит Иезавель, – но вам не кажется, что в последнее время Урсула какая-то не такая?

– Какая не такая? – хмурится Айви.

Облизнув палец, Иезавель стирает грязь с ее носа.

– Ну, как будто она не в своей тарелке. Она пропустила два проникновения в наш дом, а когда в субботу протрубила тревогу, то опять что-то недоговаривала. Вам не кажется, что она стала с нами не очень-то откровенна?

Иезавель явно попала в точку, потому что Айви не набрасывается на нее с возражениями. Она хочет сказать что-то, но с улицы доносится шуршание шин и урчание мотора, характерное только для их «Кадиллака».

– Это они! – вскрикивает Иезавель.

Стороны треугольника с тремя женщинами, составляющими его углы, начинают потрескивать, воздух буквально наэлектризован эмоциями. Давно такого не было, и женщины обмениваются улыбками. Улыбается даже Тэбби, обычно распространяющая вокруг себя волны негатива, – это только Виджет озвучивает ее мысли милыми фразочками.

Преисполненные порыва, тем не менее все остаются на местах. Виджет тоже замерла – ее глаза кажутся черными блестящими бусинками, пришитыми к плюмажу на бальном наряде.

Все присутствующие прекрасно понимают, что, когда кто-то уходит, в памяти сохраняется та, былая картинка – подобно полароидному снимку, на котором каждый человек остается таким, каким он был на тот момент.

Но время неумолимо, и ничто не остается незыблемым – ни горы, ни береговые линии и уж тем более люди. И почти всегда, когда кто-то возвращается, он уже не тот, что прежде. Равно как и те, что остались ждать – они также подвергаются эрозии. Всего на свете касается патина времени, даже если человек простоял все эти годы на старом месте. И больше всего трансформации подвергаются те, кто чувствовал себя брошенными и покинутыми.

Тридцать три года назад, до того, когда все пошло наперекосяк, все женщины твердо