Творения, том 8, книга 1 - Иоанн Златоуст

3. Итак, сказал я, если бы иудеи в одно время и услышали беседу и увидели самого (Христа), то может быть посмеялись бы свидетельству Иоанна. Но как они уже много слышали о Христе, прежде Его явления, и тем, что было говорено о Нем, было возбуждено их внимание, то с ними случилось противное: они уже не отвергли учение, судя по виду Того, о Ком свидетельствовал Иоанн, но, веря уже сказанному, признали Его славным еще более Иоанна. Выражение: "Идущий за мною" значит: имеющий проповедать после меня, а не имеющий быть после меня. Это обозначается и у Матфея словами: "Идущий за мною" (Матф. 3:11), относящимися не к рождению Его от Марии, но к пришествию на проповедь. Если бы говорено было о рождении, то сказано было бы не: "грядущий", а: пришел, - потому что Христос уже родился в то время, как Иоанн говорил это. А что значит: "стал впереди меня"? Что он славнее, досточтимее меня. "Не думайте, что я больше Его, потому только что я прежде Его пришел проповедать; я гораздо меньше Его и так меньше, что не достоин быть в числе рабов Его". Таким образом слова: "стал впереди меня" означают то же, что выражает иначе Матфей, говоря: "я не достоин понести обувь Его". А что слова: "стал впереди меня" сказаны не о происхождении Его, очевидно из прибавления. Если бы Иоанн хотел сказать о происхождении, то прибавление: "стал впереди меня" – было бы излишним. Да и кто столько глуп и бессмыслен, что не поймет, что прежде его бывший есть первее его? Если же в этом изречении разумеется предвечное бытие, то оно значит не другое что-либо, как и слова: "Идущий за мною стал впереди меня". Но в таком случае это было бы сказано нерассудительно и напрасно была бы приложена такая причина. Если бы он это хотел показать, то ему надлежало бы сказать: по мне грядый первее мене бе, яко предо мною бысть. Кто произошел прежде, о том, по этой причине, справедливо можно сказать, что он первее другого; а если одни только первее другого, это еще не причина, что тот произошел прежде этого. А что мы теперь говорим, то имеет свое твердое основание. Вы все, конечно, знаете, что мысли неясные имеют всегда нужду в доказательствах, а не мысли ясные. Если бы речь шла о существовании, то не было бы непонятно, что прежде происшедший и должен быть первым; но так как Иоанн говорит о достоинстве, то справедливо и занимается решением представляющегося недоумения. И вероятно многие недоумевали, отчего и на каком основании пришедший после столь напереди, т.е. оказался более досточтимым? На такой вопрос он немедленно представляет причину; а причина та, что Христос по бытию первее его (Иоанна). "Не по какому-либо преуспеянию, говорит он, Христос меня, прежде его пришедшего, оставил позади себя и сам стал напреди: Он первее меня, хотя и после меня приходит".

Но, скажешь ты, если это говорено было о явлении (Христа) людям и о последующем прославлении Его между ними, то каким образом о том, что еще не пришло к концу, он говорит как уже о бывшем? Он не сказал: будет, но: был. Но это у древних пророков было в обычае, чтобы т.е. о будущих событиях говорить так, как бы уже о совершившихся. Так Исайя, говоря об умерщвлении Его, не сказал, что Он как овча на заколение веден будет, - в будущем времени, - но: "как овца, веден был Он на заклание" (Ис. 53:7). Он в то время еще не воплотился; а пророк говорит о будущем событии, как уже сбывшемся. И Давид, назнаменуя крест, не сказал: "пронзят руки мои и ноги мои", но: "пронзили руки мои и ноги мои". И: "делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий" (Пс. 21:17,19). Говоря и о предателе, который еще не родился, он так выражается: "который ел хлеб мой, поднял на меня пяту" (Пс. 40:10). Подобным образом он говорит и о том, что произошло на кресте: "и дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом" (Пс. 68:22).

4. Хотите ли, чтобы мы продолжали дальше, или довольно и этого? Я так думаю. Правда, мы этого участка не разработали по всей ширине его, зато проникли в глубину его; а в этом труда не меньше; притом же мы и опасаемся, чтобы, задержав вас свыше меры, не ослабить в вас ревности. Итак окончим слово надлежащим образом. А каким надлежащим образом? Славословием, подобающим Богу. Но Богу подобает славословие не на словах только, а гораздо более на самых делах. "Так да светит", сказано, "свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Матф. 5:16). И подлинно, возлюбленный, нет ничего светоноснее доброго образа жизни. Выражая это, и говорит один из мудрых: "стезя праведных - как светило лучезарное" (Прит. 4:18). Они не только светят самим тем, которые возжигают свет в делах своих, но и руководят на правый путь ближних их. Возлием же елей в эти светильники, чтобы огонь поднялся выше и чтобы свет явился в изобилии. Елей этот имеет не только ныне много силы, но, когда еще жертвы были в употреблении, он много превосходил силу их. "Милости", сказано, "хочу, а не жертвы" (Ос. 6:6; Матф. 9:13): и совершенно справедливо. Тот жертвенник – бездушный; а этот - одушевленный[2]. Там все, положенное на жертвеннике, делается добычею огня, обращается в пепел, разрешается в золу и пыль, и дым рассеивается в воздухе; здесь нет ничего такого, и плоды здесь другие. Это показывает и Павел. Говоря о богатстве любви к бедным у коринфян, он писал: "ибо дело служения сего не только восполняет скудость святых, но и производит во многих обильные благодарения Богу". И потом: "они прославляют Бога за покорность исповедуемому вами Евангелию Христову и за искреннее общение с ними и со всеми, молясь за вас, по расположению к вам" (2Кор.9:12-14). Видишь ли, какая любовь к бедным разрешается в благодарение и хвалу Богу, в усердные молитвы и в пламеннейшую любовь получивших благодеяние? Будем же, возлюбленные, приносить жертвы, будем приносить на этих жертвенниках каждый день. Жертвы эти важнее и молитв и постов и многих других дел, только бы были (приносимы) от прибытка праведного и таких же трудов, и чисты от всякого любостяжания, хищения и насилия. Такие-то приношения приемлет Бог, а другие – противоположные – отвергает и ненавидит. Он не хочет, чтобы мы Его чтили жертвами чужих несчастий. Такие жертвы нечисты и непотребны и скорее прогневали бы, чем умилостивили Бога. Поэтому должно прилагать все старание к тому, чтобы под видом служения не оскорбить Того, кого мы хотим почтить. Если Каин, принесши Богу худшее, что у него было, и в этом не оказав неправды никому другому, подвергся крайнему наказанию, то не понесем ли мы наказания еще более тяжкого, когда принесем что-либо от хищения и любостяжания? Поэтому Бог и явил нам этот вид заповеди[3], чтобы мы миловали, а не истязали сорабов. А кто берет принадлежащее другим и передает еще другому, тот не милует, а обижает и оказывает крайнюю несправедливость. Как камень не производит из себя елея, так и жестокосердие – человеколюбия. Милостыня, имеющая такой корень, еще не есть милосердие. Поэтому я убеждаю вас – обращать внимание не на то только, чтобы подавать нуждающимся, а и на то, чтобы это подаяние не было хищением у других, так как "когда один молится, а другой проклинает, чей голос услышит Владыка" (Сирах. 34:24)? Если мы так тщательно будем вести себя, то, по благодати Божией, сможем сподобиться и от Бога великого человеколюбия, помилования и прощения во всем, в чем согрешили в продолжении этого долгого времени, - и избежать реки огненной, от которой да будем исхищены все мы и достигнем царства небесного, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.

[1] Здесь св.Златоуст излагает только мысль, содержащуюся в книге прор. Иезекеиля (3,12) не приводя буквально слов его.

[2] То есть сердце доброе, милостивое.

[3] Разумеется изречение: милости хочу, а не жертвы.

БЕСЕДА 14

"И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать" (Иоан. 1:16).

1. Недавно мы говорили, что Иоанн, - разрешая недоумение тех, которые стали бы сами с собою рассуждать, почему Христос, пришедши на проповедь после Иоанна, стал первее и славнее его, - присовокупляет: "потому что был прежде меня". Это – одна причина. Но евангелист представляет и другую, которая ныне высказана (в евангелии). Какую же? "И от полноты Его", говорит он, "мы приняли и благодать на благодать". Затем приводит еще иную причину. Какую? "Ибо закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа" (ст.17). Но что же значат, скажешь ты, слова: "и от полноты Его все мы приняли"? К этому и надобно теперь обратить слово. У Него, говорит евангелист, не заимствованный дар; но Он есть самый источник, самый корень всех благ, - самосущная жизнь, самобытный свет, самосовершенная истина. Он не удерживает обилия благ в Себе самом, но изливает его на всех других, и изливая, с лихвой Сам пребывает всегда полным; ущедряя других, Сам ни в чем не умаляется; всегда источая и всем сообщая эти блага, остается в том же совершенстве. А что имею я в себе (говорит Иоанн), это заимствованное, так как я получил от другого, - это нечто малое из всего и как бы скудная капля перед невыразимой пучиной и безбрежным морем. Лучше же сказать, - и это подобие не может изобразить того, что мы усиливаемся высказать. Отдели от моря каплю, - и море тем самым уменьшится, хотя уменьшение и не заметно. Но о том источнике нельзя этого сказать: сколько бы ни исчерпывали его, он нисколько не уменьшается. Итак, нужно перейти к некоторому другому подобию: и оно, конечно, будет слабо и не может изъяснить нам того, чего мы доискиваемся, но по крайней мере ближе первого приведет нас к предположенной мысли. Представим себе источник огня, - и вот от него возжигается тысяча, две, три и больше светильников. Не остается ли огонь в одной и тоже же полноте и после того, как сообщит свою силу столь многим светильникам? Это известно каждому. Если же в телах делимых и через отнятие (частиц) уменьшаемых находится нечто такое, что, и после сообщения своих сил другим телам, нисколько не уменьшается, то гораздо в высшей степени это должно быть в силе бестелесной и бессмертной. Если воспринимаемое здесь[1] есть и сущность и тело, и делится и не делится, то когда речь идет о силе, и притом силе, исходящей от бестелесной сущности, гораздо более несомненно то, что она не подвержена ничему такому.