Имидж старой девы - Елена Арсеньева

А, ладно! Надо хотя бы на хорошую жратву его расколоть.

– Пошли туда, вон мини-маркет, – махнула рукой Лариска. – Как раз возле стоянки. Там и пивко, и водка настоящая, не подделка, и колбаска свежая, и лаваш есть всегда теплый.

Они солидно затарились, загрузились в «Жигули» – Лариска с клиентом на переднем сиденье, Алка сзади – и направились к перелеску. Лариска ловила в зеркальце заднего вида голодный Алкин взгляд, да и у самой аппетит разыгрался – не унять. «Хоть бы сначала дал пожрать, а уже потом работать», – думала она озабоченно, и все ее мысли были этим поглощены, и не пробиться туда трезвому опасению: если мужик играючи оставляет полторы сотни в мини-маркете, набрав продуктов довольно, чтобы все трое наелись от пуза, почему он так заботился о несчастной десятипроцентной скидке? Что-то тут не так, должна была спохватиться Лариска…

Но не спохватилась. Уж больно есть хотелось!

Посреди перелеска нашлась маленькая уютненькая полянка, там они и обосновались. С трех сторон раздавался гул магистралей, обтекавших перелесок, с четвертой порой слышались детские голоса – там размещался небольшой поселочек, жилой райончик такой, – однако деревья еще не отряхнули листву, а потому хоть и все было слышно, но ничего не видно.

– Как в лесу! – вздохнула романтичная Алка, жуя толстенный бутерброд из лаваша с сыром и колбасой, запивая его пивом и закусывая все это маленьким маринованным огурчиком, а поверх шлифуя яблоком. – Ох и вкуснятина!

– Да, хорошая колбаска, – кивнула Лариска, деликатно подцепив один тоненький кусочек (все, и сыр, и колбасу, и копченую скумбрию, нарезали в магазине), сворачивая его трубочкой и отправляя в рот.

Толстяк смотрел на нее одобрительно, оценивая ее скромность и не понимая, идиот, что вот так, по маленькой, изящно и незаметно, Лариска успевает схомячить как минимум по пять кусков колбаски и сыра, пока Алка угрызает один-разъединственный толстущий бутерброд. Как минимум!

– Я больше всего вот такую, с жирком, люблю, – продолжала урчать Алка, принимаясь за второй бутерброд. – А ты что пиво не пьешь, приятель?

– Вы что, девочки, я ж за рулем, – покачал головой клиент. – Вот кончим наш банкет, мне еще знаете сколько до дому пилить? Неохота налететь на какого-нибудь ненормального гаишника.

– Да уж, – Лариска облизнулась после восьмого ломтика колбаски и любовно посмотрела на девятый. – Неприятности всегда бьют по башке неожиданно.

– И не говори, – кивнул толстяк. – Стоит только поверить, что у тебя все на мази, как судьба обязательно ножку подставит.

В голосе его прозвучало огорчение, и Лариска мигом смекнула, что мужику смерть охота пожаловаться на жистянку. Ничего против этого она не имела: за разговором он небось и не заметит исчезновения не только девятого, но и двенадцатого, последнего кусочка вкуснейшей колбасы. А потом и сыр можно будет подмести незаметно. Потому что Лариска еще не вполне наелась и не чувствовала в себе особой готовности взяться за работу прямо здесь и сейчас. Так что пусть мужик излагает свое дело.

– Это точно, – кивнула она, обращая на него сочувственный взор и стараясь жевать понезаметней. – Это точно…

– Ведь в жизни как бывает? – вопросил клиент, ободренный женским вниманием. – Человек трудится, работает, рискует, можно сказать, а потом р-раз! – и из-за одной какой-нибудь фифы в мини-юбке все псу под хвост.

«Ага, – смекнула Лариска, – у него неприятности с бабами! Или жена изменила, или любовница обокрала, или бизнес-партнерша кинула на крупную сумму. Ну что ж, такова, знать, твоя злая доля, дяденька… А вдруг, – вспыхнула пугающая мысль, – вдруг его кто-нибудь наградил болячкой? Нет, иметь с ним дело я буду только в презервативе, – сердито подумала Лариска. – И минет – тоже в презике! Хотя, говорят, некоторые дуры их глотают… Но это кем надо быть, чтобы презерватив проглотить?! Вот соски, правда что соски!»

– У меня был приятель, – продолжал между тем толстяк. – Нет, даже друг. Мы с ним в одном бизнесе крутились. Партнеры. Я занимался финансами и оформлял документы, короче, канцелярщину вел, а он парень красивый, обаятельный, он все больше с клиентами работал. Особенно с клиентками. И все у него было как надо, пока не подсекли его три сучки… Между прочим, ваши, с Автозавода. Накололи они нас на несусветные деньги, а приятель мой с тех пор так и пропал, не знаю я, где он и что с ним. Кого ни спрошу, никто о нем ничего не знает. Может, вы, девчонки, о нем что-нибудь слышали? А? Все-таки вы с людьми часто встречаетесь, мало ли кто мог болтануть? А?..

– А как его зовут, твоего приятеля? – спросила Алка, все так же громко, с удовольствием жуя.

Ларискина рука, несшая ко рту последний ломтик колбаски, вдруг дрогнула. И приятный, сытный мясной вкус во рту сменился ощущением какой-то тухлятины.

Нет, колбаса-то была свежая, дело тут не в колбасе… Просто она, кажется, заранее знала, что сейчас скажет толстяк, какое имя назовет.

– Его Русланом зовут, – ударило по ушам. – Русланчиком. А, девульки? Где сейчас Русланчик? Что с ним?

Из дневника Жизели де Лонгпре,

24 января 1814 года, Мальмезон [5]

Мон Дье… Кажется, то, чего мы больше всего страшились, теперь свершается. Казаки подходят к Монтеро, одержимые местью за сожженную ими же самими Москву! Император покинул Париж, чтобы взять на себя командование войсками! Рассказывают, что вчера он собрал в Тюильри маршалов и офицеров, явился перед ними в сопровождении Марии Луизы и римского короля [6] и произнес прочувственную речь. Нашему верному Моршану удалось услышать ее пересказ от какого-то участника встречи, а потом почти дословно пересказать нам: госпоже и мне.

– Господа! – говорил Наполеон. – Часть территории Франции оккупирована неприятелем; я покину вас, чтобы стать во главе армии. С божьей помощью и благодаря моим доблестным солдатам я надеюсь отбросить противника за пределы наших границ.

Тут он, по словам Моршана, взял за руки императрицу и сына и продолжал:

– Я поручаю вам тех, кто мне дороже всего на свете. Если враг подойдет к стенам Парижа, помните, это продлится не более двух-трех дней, и я незамедлительно поспешу на выручку. Не теряйте мужества и не верьте слухам.

Затем он назначил своего брата Жозефа, экс-короля Испании, генерал-лейтенантом Империи и отбыл в Витри-ле-Франсуа, где назначил свою ставку.

Пока Мадам слушала рассказ Моршана, она, я видела, с трудом сдерживала слезы, особенно когда он упомянул, что Наполеон взял за руку императрицу. Боже мой, бедная моя госпожа, она все еще ревнует императора, хотя вот уже сколько лет они живут в разводе, он женат на другой, у них сын… Право, к тому, что император и австриячка спят в одной постели, Мадам относится куда снисходительней, чем к этим чисто внешним проявлениям нежности! Не зарыдать ей помогло упоминание о господине Жозефе.

– Наполеон сошел с ума! – воскликнула она, мигом забыв о ревности. – Жозефа только что с позором изгнали из Испании… и доверить ему Париж? Да он же способен только злобно клеветать! Он не способен ничего создать, даже удержать ничего не способен в своих грязных руках, – только разрушать!

Мы с Моршаном молчим, потупив глаза. Нечего сказать. Понятно, что Мадам никогда не перестанет ненавидеть Жозефа. Много лет назад, когда Наполеон Бонапарт еще не был ни императором, ни первым консулом, а всего лишь командующим итальянской армией, вернувшейся из похода в Египет, братец первым сообщил ему о том, что жена открыто изменяет ему с красавчиком Ипполитом Шарлем. Это чуть не закончилось разводом, однако Мадам была настолько желанна своему супругу, что он ей все прощал. И эту измену простил! С трудом, но… Я уже не говорю о том, сколько раз он изумлялся и негодовал по поводу ее долгов!

Что и говорить, она никогда не умела считать деньги. Безудержная мотовка! Помню, уже после 18 брюмера [7] князь Беневентский [8], в ту пору министр иностранных дел, обмолвился Наполеону, что по Парижу ходят слухи о колоссальных долгах Мадам.

Обмолвился! Как же, как же! Талейран сделал это нарочно, ибо по складу натуры своей просто не мог делать что-либо нечаянно. Каждый шаг его рассчитан и отмерен! А впрочем, долги и впрямь были безмерны. Мадам созналась мужу в шестистах тысячах франков (!), хотя сумма была гораздо больше… я думаю, около двух миллионов. Император никак не мог взять в толк, почему Мадам за один только июнь месяц, живя в Мальмезоне без него (он как раз был в Египте), заказала не десять и даже не двадцать, а тридцать восемь шляпок?!

Ну, в ту пору вокруг нее крутился обворожительный Ипполит Шарль… И донос Талейрана (иначе как доносом это не назовешь, верно?) снова пробудил в сердце Первого консула воспоминания об измене жены.

Моя госпожа злопамятна. Она не может простить князя Беневентского и тихо ненавидит его. Не только за ту маленькую гнусность, но и за множество других гадостей. Например, за то, что он активнее других поддерживал императора в его стремлении развестись с бесплодной Жозефиной и взять в жены Марию Луизу.