Наступает мезозой - Андрей Столяров

– Ну что ж, мне эта идея нравится. Давайте попробуем…

Потянуло пронизывающим сквозняком из форточки, стукнула дверь, прошел по ногам мокрый холод. Белый бумажный листочек, как бабочка, вспорхнул со стола и, порывисто поднырнув, унесся куда-то в сторону.

Куратором у него стал тот самый экзаменатор, что когда-то спросил, почему он выбрал именно биологию. Фамилия этого экзаменатора была Горицвет. Горицвет с любопытством выслушал план будущего эксперимента, наморщил лоб; как обезьяна, быстро поскреб щеки, нос, подбородок, покачал чуть сужающейся у глазниц обезьяньей же головой, хмыкнул и неопределенно потеребил мочку уха:

– Задумано вообще ничего. Есть у тебя что-то, есть, можно с тобой работать. Только мне кажется, лучше бы построить этот сюжет немного не так. – И, будто фокусник, выхватив из кармана блокнот какого-то затрапезного вида, набросал целый план, где первые эксперименты оказывались лишь частью более обширного замысла. Победно сверкнул глазами; снова, как запаршивевшая макака, поскреб щеки и нос. – Так будет логичней, по-моему. Ну что? Ты согласен?

– Согласен, – сказал он после некоторого раздумья.

Было обидно, что этот план не пришел в голову ему самому. Шевельнулась ревность в груди, и он крепко сжал зубы, чтобы сдержаться. Он уже понимал, что на первых порах высовываться не следует. Сложится неприязненная атмосфера, потом придется преодолевать её много лет. Значимость человека должна обнаруживаться как бы сама собой. Получи результат, – все станет предельно ясно. Поэтому он лишь сдержанно кивнул Горицвету:

– Хорошая мысль. Я именно так и сделаю.

На кафедре он вообще старался держаться как можно скромнее, мнения своего ни при каких обстоятельствах не высказывал, никогда не имел ни к кому никаких претензий, острых вопросов не задавал, в дискуссиях не участвовал. А на заседаниях, где ему теперь волей-неволей приходилось бывать, усаживался в заднем ряду и записывал тезисы выступлений. Это помогало быть в курсе общего хода работы. Если вдруг обратятся, продемонстрировать заинтересованную осведомленность. Благоприятное впечатление – штука совсем не лишняя. В результате и мнение о нем сложилось такое, как требовалось: способный студент, бесспорно подает некоторые надежды, скромен, серьезен, со временем, вероятно, станет перспективным сотрудником, несколько замкнут, конечно, но это лучше, чем если бы был чрезмерно назойлив. В общем, подходит, имеет смысл обратить на него внимание.

И такую же сдержанность он проявлял в отношениях с однокурсниками. Сессии, практикумы, зачеты у него особых трудностей не вызывали. Срабатывала система, найденная ещё при подготовке к приемным экзаменам. Все предметы на факультете опять были разделены на нужные и ненужные. Нужные он действительно изучал – и при этом необходимые знания намертво впечатывались в сознание, а ненужные, какую-нибудь сравнительную анатомию, например, превращал в набор терминов и просто зазубривал. Наука – это терминология, одобрительно говорил ему Горицвет. Для экзаменов этих механических знаний было вполне достаточно. Учился он практически на одни пятерки и, если просили, никогда не отказывался никому помочь. Однако этим его контакты с сокурсниками и заканчивались. В общих беседах и развлечениях он никакого участия не принимал, в общежитии, где каждый вечер что-нибудь отмечалось, почти не показывался, а в университетской столовой, если уж каким-нибудь образом туда попадал, вел себя тихо и старался не слишком задерживаться. Приглашения в гости или на дни рождений вежливо отклонял. Объяснял, что, к сожалению, такие у него семейные обстоятельства. Извинялся и в первый же удобный момент исчезал из компании. Главное – никогда не употреблял ни капли спиртного. Пьянство – добровольное сумасшествие; зачем он будет мучить и отравлять свой мозг? Мозг ему нужен был совсем для другого. Его просто передергивало всего от душного отвратительного запаха алкоголя. Потом ломило в висках, точно он и в самом деле пил водку. Жаль было времени, потраченного на подобный вечер.

Времени же ему теперь требовалось все больше и больше. Быт после смерти родителей он наладил довольно быстро: на завтрак варил себе яйца или делал какие-нибудь нехитрые бутерброды, обедал в столовой (готовить себе самому было бы нерационально), на ужин прихватывал что-нибудь в местной кулинарии. Раз в неделю – стирка, и раз в неделю – быстрая, но тщательная уборка квартиры. Денег, оставшихся от родителей, пока хватало. В одиночестве, как ни странно, ему вообще было проще. Никто не отвлекал его ненужными разговорами, никто не указывал что и как надо делать. Времени тем не менее все равно катастрофически не доставало. После некоторых колебаний он вступил в Студенческое научное общество. Он уже понимал, что ему необходимо научиться делать доклады. Мало получить результат, – этот результат должен быть представлен самой широкой аудитории. Правильно, подтверждал Горицвет. Ученый обязан уметь излагать свои мысли. Нет умения выступать, значит и насчет мыслей у такого человека сомнительно. По его настойчивому совету он за полгода сделал три коротеньких сообщения. Каждое – на десять минут, но с четкой постановкой задачи. Далее он обобщил их и доложился на ежегодном весеннем симпозиуме. А через несколько месяцев после этого ему предложили стать председателем СНО.

– Во где мне это, – сказал некий Бучагин, руководивший обществом уже третий год. – Диссертация на носу, а потом предлагают сразу же перейти в ректорат. Понимаешь? Наука – в лабораториях, а здесь-то – зачем?

– Значит, сдаешь дела?

– Ну – принимай команду…

Нужно это было, конечно, чтобы быть на виду. Председателю СНО не возбранялось присутствовать на Большом ученом совете, он мог напрямую, если возникала необходимость, общаться с деканом, и на конференции, которые раз в два года собирал факультет, он, естественно, получал приглашения вне всякой очереди.

То есть, с этой стороны все было в порядке. С ним теперь здоровались и в деканате, и многие заведующие кафедрами, девочки из ректората кивали ему, если он заскакивал по каким-то мелким вопросам, и даже держащийся чуть отстраненно, как и положено, факультетский парторг удостаивал его при встречах крепкого значительного рукопожатия.

Трудности у него возникали только с девушками. Первая же знакомая, которую он после танцев в полуподвальном сумраке общежития, внутренне обмирая, рискнул пригласить к себе, с такой легкостью поломала все его ближайшие планы, что, далеко не сразу поняв, как собственно это произошло, он испугался до оторопи, переходящей в растерянность. Куда, черт возьми, провалились последние две недели? Как это вышло, что до сих пор не смонтированы аквариумы в выделенном ему закутке на кафедре? Почему вовремя не написан отчет по лабораторному практикуму? И отчего «Биология жизни» старика Дэна Макгрейва, толстенный талмуд, шестьсот с лишним страниц, так и валяется, открытый на том же самом разделе?