Наступает мезозой - Андрей Столяров

С этой минуты жизнь его была определена. Он прочел все, что мог о выдающихся исследователях прошлого. «Охотники за микробами», «В поисках загадок и тайн», «Неизбежность странного мира». Эти книги произвели на него потрясающее впечатление. Биографии великих ученых заняли целую полку в его комнате. Вместе с Эйнштейном он думал о соотношении пространства и времени, вместе с Луи Пастером создавал вакцину от бешенства, вместе с Хавкиным боролся против чумы и холеры в Индии и вслед за Грегором Менделем погружался в таинственные законы наследственности. Ничто иное его больше не интересовало. Наука представлялась ему романом, полным увлекательных приключений. Хотелось поскорее поднять паруса и отплыть в неведомое. В девятом классе, отвечая на вопрос анкеты «Чего вам хочется в жизни больше всего?», он без колебаний написал: «Разгадывать тайны», а в десятом, уже проработав горы популярной литературы, поставил в затруднительное положение учителя физики, поинтересовавшись, почему это основные параметры известной Вселенной – время, пространство, масса – не имеют предела и только скорость вдруг ограничена скоростью света.

– Это нелогично, – сказал он, выслушав путаные объяснения.

– Таковы законы природы, – сказал учитель.

– Значит, это неправильные законы, – не согласился он.

Однако больше вопросов на эту тему не возникало. В одной из книг, взятых через несколько дней в той же библиотеке, он прочел, что настоящий ученый до всего додумывается самостоятельно. Это тоже произвело на него громадное впечатление. Недоразумения с учителем физики сразу же прекратились. На уроках он теперь только слушал и иногда листал толстые справочники. Учитель предпочитал этого не замечать. Зато родителей вовсе не радовало, что он целыми днями просиживает за книгами.

– Глаза себе испортишь, и все, – предупреждала мать. – Нельзя столько читать. Делай хотя бы короткие перерывы.

А отец к концу выходного дня по обыкновению замечал:

– Опять не был не улице. Вырастешь слабаком, кто тебя уважать будет?…

Эти разговоры его раздражали. Великая цель требовала великой самоотверженности. Нельзя было тратить время на пустопорожнюю суету. Результат мог быть достигнут лишь ценой жестких ограничений. Дисциплина порождала в нем прежде незнакомую радость. Отказ от лени и слабости означал продвижение к намеченному ещё на шаг. Впрочем, один важный момент из прочитанного он все же усвоил. Ученый, чтобы выдержать изнурительный марафон, должен обладать железным здоровьем. Это необязательно, но это чрезвычайно способствует. Грипп и простуды – роскошь, непозволительная для истинного исследователя. Решение поэтому было принято незамедлительно. Утро у него теперь начиналось энергичной зарядкой: пятьдесят приседаний со сжатыми над плечами гантелями, пятьдесят сгибов-подъемов корпуса из «положения лежа», всевозможные повороты «с одновременным разведением рук в стороны», быстрые наклоны вправо и влево, дыхательные упражнения. Дальше следовал не менее энергичный контрастный душ, и затем возникала чудесная, как во сне, приподнятость настроения. Счастьем казались предстоящие десять часов работы. Они его не пугали; напротив – пробуждали в нем новые силы. И растираясь жестким, как советовало пособие по гимнастике, полотенцем, он всем сердцем чувствовал сияние близкого будущего. Все представлялось реальным, всего можно было в итоге достичь. Пылкая энергия жизни натягивала в теле каждую жилочку. Обидно было терять попусту даже секунду. Он бросал полотенце на трубы, хранящие водный жар, наскоро одевался и устремлялся в комнату. Уже горела настольная лампа, выхватывая из темноты часть стола, уже поблескивала пластмассой заправленная с вечера авторучка, уже дрожал темный утренний воздух, предвещая удачу, и в световом теплом конусе, будто излучая знания со страниц, уже ожидали его раскрытые книги.

Учеба в последних классах давалась ему легко. Еще раньше он, наблюдая путаное меканье одноклассников на уроках, спотыкливые объяснения, трудные паузы, свидетельствующие о невежестве, совершенно искренне удивлялся: как это можно завязнуть в таких элементарных вещах. Ведь это так просто: прочел главу из учебника, пересказал самому себе, потом ответил. Главное было – понять, схватить суть, остальное неизбежно прикладывалось. Теперь же, после испытанного воскресным вечером озарения, перечень школьных предметов выглядел уж совсем незатейливо. Подумаешь, квадратные или кубические уравнения! А со степенью «n», да ещё с неограниченным количеством переменных? А рассматривать гравитацию как волну вам в голову не приходило? А считать электролиз, когда, скажем, не два, а три полюса электричества?

Школьные требования вызывали у него только усмешку. Все предметы были теперь четко разделены на нужные и ненужные. Нужные: физику, химию и математику он зубрил до тех пор, пока они не отпечатывались в сознании. Формулы, правила и определения должны были выскакивать сами собой. А ненужные: географию, например, историю или литературу, он сводил к схемам, выраженным набором терминов и картинок. Отвечать по таким схемам было одно удовольствие. Он уже решил, что поступать будет только в Университет. Правда, он пока ещё колебался между физикой и биологией, но сам выбор учебного заведения был вполне очевиден. Простертые от Невы «Двенадцать коллегий» притягивали его, будто магнитом. Замирало дыхание, когда он, проезжая по набережной, видел двухэтажный Ректорский флигель. Заманчивы были тени под старыми тополями. Заманчива тишина внутри университетского дворика. Летел с мостов ветер. Трепетали за чугунной оградой купы сирени. Только сюда; в этом у него не было никаких сомнений.

За неделю до приемных экзаменов у него погибли родители. Вечером раздался звонок: инспектор ГАИ сообщил о несчастном случае. Они, как обычно, возвращались с дачи на стареньком «москвиче», и отец после целого дня работы, по-видимому, не справился с управлением. Он ещё раньше жаловался, что у него устают руки. Встречный грузовик превратил машину в груду искореженного металла. Опознания, к счастью, не требовалось; документы у них всегда были с собой. Но незадолго до похорон пришлось съездить в морг и договориться о соответствующих процедурах.

Он старался не поворачиваться к телам, выкаченным на больничных каталках. Мельком отметил лишь бледные, точно вымоченные в воде, дряблые лица.

– Много крови потеряли, – видимо, угадав его мысли, сказал служитель.

– А?

– Говорю, что без макияжа, будут выглядеть неестественно.

Его потряс запах смерти, царящий в душноватом подвале. Что есть жизнь и почему она так необратимо уходит из тела? Что в конце концов отделяет живое от мертвого? Где та искра, которая одушевляет безжизненную материю?