Жена тигра - Теа Обрехт

Люди бедному Владише, разумеется, не поверили, даже когда он опрометью примчался домой с холма, белый, как привидение, лихорадочно размахивая руками и без теленка. Люди не поверили ему, даже когда он свалился прямо на деревенской площади и никак не мог перевести дух от ужаса и навалившейся на него невероятной усталости, а потом, заикаясь, заявил: теперь им всем конец, потому что в Галину явился сам дьявол, и нужно поскорее позвать священника. Люди не поверили ему, потому что не знали, чему тут верить. Что это еще за оранжевая тварь, у которой спина и бока в черных разводах, точно огнем опалены? Они куда адекватнее прореагировали бы на его рассказ, если бы он сказал им, что встретил Бабу Рогу. Ее избушка на куриной ноге, сделанная, как известно, из черепов и костей, со скрежетом ринулась вниз по склону холма, пытаясь его, Владишу, догнать.

Мой дед и Мама Вера, услышав вопли Владиши, тоже вышли на площадь. Была там, должно быть, и жена тигра, только тогда они еще не знали, кто она такая, и так ее не называли. Дед выбежал из дому даже без куртки, и Мама Вера тут же вышла следом за ним с курткой в руках, дала ему подзатыльник и заставила немедленно ее надеть. Они некоторое время постояли там, глядя, как деревенский кузнец, торговец рыбой и галантерейщик, который пуговицами торгует, поддерживали за плечи Владишу, по-прежнему лежавшего на снегу, и отпаивали его водой.

А Владиша все повторял:

— Это дьявол, говорю я вам! Сам дьявол явился за нами!

В те времена для моего деда дьявол имел множество обличий. Он мог, например, представиться лешим, которого запросто можно было встретить на пастбище, и попросить у тебя монетку. Если ему отказать, он весь окрестный лес вверх дном перевернул бы и ты никогда не нашел бы дорогу домой. Дьяволом был также и рогатый Чрнобог, призывающий тьму. Тебя могли послать к черту-дьяволу старшие, если ты, к примеру, плохо себя вел. Самому же тебе разрешалось посылать к черту других, только когда ты становился значительно старше. Дьявол также мог появиться и в облике Ночи, скачущей на черном коне по лесам, а матерью ее была Баба Рога. Порой дьяволом оказывалась сама Смерть. Она ходила пешком и поджидала людей у перекрестка дорог или за некой потайной дверцей, которую строго-настрого запрещено было открывать. Но, слушая Владишу, который, рыдая, рассказывал об оранжевой полосатой шкуре, мой дед отчетливо понимал, что тот неведомый зверь в лесу — вовсе не дьявол, он не имеет к нечистой силе никакого отношения. Дед, возможно, даже отчасти знал, кто это такой. Глаза его, должно быть, так и горели, когда он воскликнул: «Да ведь это Шерхан!»

Мой дед был тогда худеньким мальчиком, большеглазым и светловолосым. На той фотографии, что у меня сохранилась, черно-белой, с обтрепанными краями, он смотрит строго в объектив аппарата, школьные гольфы у него аккуратно подтянуты, а руки засунуты в карманы. Людям, должно быть, показалось странным то, как спокойно он произнес какое-то незнакомое имя, и все они — торговец рыбой, кузнец и еще кое-кто из прибежавших на площадь — повернулись к нему и озадаченно на него посмотрели.

Однако аптекарь тоже был там и поспешил поддержать мальчика.

— Возможно, ты прав, — сказал он. — Где, кстати, та книжка, которую я тебе подарил?

Дед бросился домой за книжкой, уже летел обратно и на бегу лихорадочно перелистывал страницы. Он вновь увидел Владишу, лежавшего на снегу бесформенной кучей, и поскорее показал свою любимую картинку, ту самую, с Маугли и Шерханом, до смерти перепуганному пастуху. Владиша только глянул на нее и потерял сознание. Вот как вся деревня узнала, что поблизости появился настоящий тигр.

Если бы этот тигр имел другой нрав, если бы он с самого начала чувствовал себя хищником и охотником, то, по всей видимости, вскоре все-таки спустился бы в деревню. Проделав долгий путь из столицы, он забрел в эти холмы и, наверное, даже сам не понимал, почему решил здесь остаться. Я-то могу с кем угодно поспорить, доказывая, что ветер и глубокий снег отнюдь не являлись для него непреодолимым препятствием. Он вполне мог выдержать любую суровую зиму, добраться до другой деревни или церкви, в итоге угодить в такое место, где люди оказались бы не столь суеверными. Какой-нибудь крестьянин, начисто лишенный фантазии, попросту пристрелил бы его, а шкуру повесил бы над камином. Но здесь, в горах, среди сгорбленных, искореженных ветрами и поваленных деревьев, крутых обрывов и глубоких горных пещер, на лесистых склонах, где зверье, потерявшее бдительность из-за затянувшейся зимней бескормицы, стало легкой добычей, тигр словно попал в ловушку собственных, вдруг проснувшихся инстинктов и новых захватывающих ощущений.

Запахи деревни, раскинувшейся внизу, казались ему смутно знакомыми. Весь день он бродил по вершинам холмов. Эти запахи доносились до зверя снизу и озадачивали его. Он, разумеется, не забыл те годы, что провел в крепости, в зоопарке, но воспоминания об этом успели уже несколько померкнуть под воздействием последних, пугающих событий — бомбежек и того, что с ним случилось потом: трудного путешествия по каменным и стеклянным осколкам, больно жалившим лапы, и густого, немного водянистого вкуса плоти раздувшихся утопленников. Теперь тигр лишь где-то в самом дальнем уголке своей души сохранил неясные воспоминания о том, что когда-то давно служитель зоопарка дважды в день приносил ему кусок свежего мяса и поливал его водой, если жара становилась невыносимой. Запахи, доносившиеся снизу, из деревни, сегодня означали для тигра нечто родственное тем далеким воспоминаниям, пробуждали в его душе беспокойство. Он нервно бродил по лесу, инстинктивно бросался догонять любого кролика или белку. Запахи, доносившиеся снизу, были приятными и совершенно определенными, легко отличимыми друг от друга: густой шерстяной дух овец и коз, ароматы огня, дегтя и воска. Очень интересный и многогранный запах исходил от хлевов и уборных. Тигр угадывал бумагу и железо. Весьма различными оказывались запахи людей — у каждого человека свой, особый. Сладостным, сочным был аромат рагу и гуляша, горьковатым — запах жира, на котором жарят пирожки. Они заставляли тигра все острее чувствовать голод и свою несостоятельность как охотника. Он постоянно вспоминал, как давно ел в последний раз. Тогда зверь зарезал теленка, который сам набрел на него в тот злополучный полдень. Человек, видимо искавший этого теленка, увидел его, тигра, и сломя голову бросился бежать. Вкус телятины был знаком тигру, да и человек тоже ничего необычного собой не представлял.

В ту ночь тигр спустился примерно до середины горного склона и остановился на каком-то каменистом выступе. В этом месте линия леса как бы чуть отодвигалась, огибая озерцо, замерзшее в нижней части маленького водопада. Тигр долго стоял там и глядел на долину, на горящие вдали окошки и заснеженные крыши домов.

Через несколько ночей ветерок принес еще один запах, который, впрочем, и раньше порой достигал ноздрей тигра: аромат соли и древесного дыма, к которому примешивался густой дух крови. Такая смесь заставляла его желудок мучительно содрогаться, вызывала воспоминания о том, давно съеденном, теленке и в итоге довела тигра до того, что он стал кататься на спине, тереться мордой о снег и призывать этот запах таким громким урчанием, что птицы в страхе разлетались из своих гнезд в разные стороны. С тех пор чудесный запах стал появляться почти каждую ночь, всегда в темноте. Тигр подолгу стоял на свежевыпавшем снегу, деревья низко склонялись над ним, колыханием своих ветвей то нагоняя этот запах, то удаляя его. Однажды ночью, примерно в полумиле от той поляны, где он обосновался, тигр выслеживал одинокого оленя, неизбежной смерти которого давно уже ждал. Собственно, конец его тигр почуял задолго до того, как тот пришел. Олень прямо-таки шатался, измученный голодом, холодом и старостью. Наконец тигр увидел, как тот сперва упал на колени, а потом рухнул в снег, и от этого неловкого падения у него с хрустом отломился последний оставшийся рог. Тигр вспорол оленю брюхо, но запах теплых внутренностей, которые он тут же пожрал, не сумел заглушить дивный аромат, доносившийся со стороны деревни.

Однажды ночью тигр все-таки спустился в долину и остановился у ограды деревенского пастбища. На противоположной его стороне, за амбаром и пустым свинарником, за домом с заваленным снегом крыльцом, виднелась коптильня, из которой исходил тот чудный запах. Она была совсем близко. Тигр потерся подбородком о столбики ограды, постоял еще немного и ушел. Он не возвращался на это место два дня, а когда снова пришел, то обнаружил там кусок мяса. Кто-то принес его туда в отсутствие тигра. Одна планка в ограде была отломана, мясо лежало под нею, подсохшее и затвердевшее на холоде, но полное тех самых запахов, которые так волновали тигра. Он выкопал его, отнес назад, в лес, и довольно долго им наслаждался.