Жена тигра - Теа Обрехт

Дорога в Галину была совсем не похожа на путь в Брежевину, куда мы с Зорой ездили вместе, хотя и здесь тоже вокруг были сплошные виноградники, уходящие на восток до самого горизонта и отливающие на солнце изумрудом и золотом. Старики точно так же неторопливо переходили через дорогу прямо перед носом у мчащегося автомобиля, подгоняя стадо только что остриженных овец, и останавливались посреди шоссе, чтобы помочь перебраться на ту сторону толстеньким ягнятам или, может, просто вытряхнуть из башмака камешек, вот уже несколько часов не дававший им покоя. То, что вы можете куда-то спешить, их абсолютно не касалось. Они были уверены в том, что если человек совершает путешествие в спешке, то он наверняка обречен на неудачу.

Шоссе, ведущее в Галину, постепенно сужалось, превращаясь в однополосную сельскую дорогу, а потом начался подъем, сперва довольно пологий. Здесь можно было любоваться раскинувшимися вокруг ярко-зелеными пастбищами в обрамлении лесов. Эти яркие вспышки зелени внезапно открывались взору почти за каждым поворотом дороги. Автомобили, спускавшиеся с горы мне навстречу, издали казались какими-то слишком маленькими. Они были битком набиты пассажирами и почему-то постоянно съезжали на встречную полосу. Мой радиоприемник уже начал ловить новости из-за границы, хотя сигнал оставался еще довольно слабым, а голос диктора из-за мощных помех порой почти невозможно было расслышать.

Внезапно солнечный свет погас, и оказалось, что я въехала в самое настоящее облако, опустившееся прямо на дорогу. Оно крепко уцепилось за верхушки сосен и скалы у меня над головой, а нижним своим краем сползло на луга, раскинувшиеся внизу и усыпанные пятнышками убогих домишек, заброшенных гостиниц без дверей и лентами безымянных ручьев. Я вдруг обратила внимание на то, что мне навстречу давно уже не попадалось ни одной автомашины. У меня, разумеется, была с собой карта, только она оказалась здесь совершенно бесполезной. Я проехала мимо серой безмолвной церкви с пустой автостоянкой, и даже на заправочной станции никто не смог объяснить, в какую сторону мне двигаться дальше. Кроме того, оказалось, что бензин им уже несколько недель не завозили.

Этот чрезвычайно пустынный и весьма протяженный участок шоссе был снабжен одним-единственным знаком, указывавшим, похоже, именно в том направлении, которое и было мне нужно. Его, правда, очень легко было пропустить. Это оказался всего лишь небольшой деревянный щит, на котором мелом было написано: «СВЯТО-ДАНИЛОВ МОНАСТЫРЬ». Под надписью кривая стрелка указывала на посыпанную гравием проселочную дорогу, ведущую вниз, в долину. Впрочем, на этом знаке не было предупреждения о том, что если уж вы решились свернуть на проселок, то теперь попросту приговорены провести ночь в этой долине. Хотя бы потому, что ваша машина почти наверняка не сумеет с первой попытки преодолеть этот подъем, вздумай вы вернуться. Вам суждено провести часов восемь, свернувшись калачиком на сиденье и упершись спиной в дверцу автомобиля. Даже ваш сигнальный фонарь окажется совершенно бесполезным, ибо так и останется лежать в багажнике. Ведь для того, чтобы его достать, вам пришлось бы вылезти из машины, но вы почувствуете, что категорически не способны на такой подвиг.

Дорога круто спускалась. Я ехала мимо обнесенных оградой пшеничных полей и зарослей ежевики, пастбища, где лес снова начинал наступать, разбрасывая перед собой в траве россыпи белых цветов. Довольно часто теперь попадались громадные, свободно гуляющие свиньи, которые рылись в придорожной канаве. Несколько раз я чуть не наехала на них. Порой эти громадины даже поднимали голову и смотрели на меня, но в целом ни я, ни мой автомобиль не производили на них никакого впечатления.

Минут через двадцать дорога сделала крутой поворот, и я оказалась не готова к тому, что прямо в глаза мне ударило вдруг ослепительное сияние, причем оттуда, где сосновый лес стоял, казалось бы, сплошной безмолвной стеной. Это был сноп света, отражавшийся от последнего уцелевшего окошка Свято-Данилова монастыря. Он же служил единственным признаком того, что обитель по-прежнему на месте. Кстати, многие считают это сияние чудом, потому что, пока солнце на небе, с данного места его можно наблюдать в любое время дня.

Вскоре начало появляться жилье. Первым стоял крытый жестью дом фермера, верхнее окно которого смотрело прямо на дорогу. В нем никто не жил, черный виноград уже заполз в огород и поглотил большую часть фруктового сада. Затем сразу за углом мелькнул следующий дом, вообще-то способный удивить любого, кто проезжает мимо. Там на крылечке всегда сидит седовласый мужчина, но стоит ему увидеть машину, как он встает и демонстративно уходит в дом. На всякий случай имейте в виду: он услышал скрежет ваших колес по гравию еще минут пять назад, но ему непременно нужно, чтобы вы видели, как он захлопнет дверь у вас перед носом. Это Марко Парович, о котором я не раз еще упомяну в своем повествовании.

Миновав несколько небольших симпатичных водопадов, я вскоре оказалась в центре селения, где десять — двенадцать серых домиков с красными крышами сгрудились вокруг площади с однорукой бронзовой статуей святого Даниила и деревенского колодца. Я заметила, что бо′льшая часть мужского населения деревни торчит в местной таверне, устроившись на широких скамьях открытой веранды, так что мою машину увидели все, но никто на меня даже не посмотрел.

Мой дед вырос в каменном доме, до крыши увитом плющом с яркими пурпурными цветами. Теперь этого дома уже нет — лет двадцать он простоял пустым, а потом его по кирпичику разобрали местные жители, чтобы починить стены на скотном дворе, залатать пробоины на чердаке, укрепить двери.

Мать моего деда умерла родами, а отец — еще до того, как дед сумел его как следует запомнить. Так что, в общем, рос он в доме своей родной бабушки, местной повитухи. Она и сама выпестовала шестерых, причем половина этих детей принадлежала ее деревенским приятелям и соседям. Все в Галине любовно называли ее Мама Вера. Уцелела только одна ее фотография. На ней Мама Вера выглядит суровой женщиной средних лет. Она стоит перед зданием, похоже каменным, за углом которого виден большой фруктовый сад, уходящий далеко вниз по склону холма. Ее руки, скрещенные на груди, — это руки труженицы, а суровое выражение лица свидетельствует о том, что человек, который ее фотографирует, должен ей кругленькую сумму.

В те времена в доме было всего три комнаты. Мой дед спал рядом с камином на низенькой деревянной кушетке с соломенным тюфяком. Кухня у Мамы Веры была чистенькая, со множеством самых простых кастрюль и сковородок, связками чеснока, свисающими с потолочных балок, и с аккуратной кладовой, битком набитой бочонками с маринованными овощами, кувшинами с айваром[1], связками лука, нежнейшей розовой ветчиной и бутылками с домашней ракией из грецких орехов. Зимой Мама Вера разжигала очаг, и он топился днем и ночью без перерыва, а летом на вершине закопченной каминной трубы гнездилась пара белых аистов, иногда часами самозабвенно щелкавших клювами. Из сада открывался вид на зеленые горы, высившиеся над селением, и на долину, через которую протекала сверкающая на солнце широкая река. Она резко сужалась в излучине и как бы окаймляла церковь с красным шпилем. Грунтовая дорога, проходившая возле самого дома, вела от липовой рощи прямо к сливовому саду Мамы Веры, раскинувшемуся у самой воды. У себя в огороде Мама Вера сажала картошку, салат, морковь, а еще там рос небольшой розовый куст, за которым она ухаживала с заботой, поистине достойной восхищения.

Говорят, во времена Средневековья это селение было довольно большим, оно постепенно разрасталось вокруг Свято-Данилова монастыря. Архитектору, создателю этой обители, явно обладавшему знаниями о ландшафте и создавшему искусный проект, весьма повредило то, что он оказался не в силах учесть почти непрерывное продвижение по данной территории различных армий, идущих через восточные горы в долину реки. В результате постоянно нарушалось уединение монахов, да и на земли обители вечно кто-то покушался: растущая армия фермеров, пастухи, горцы. Последние были способны выдержать схватку с медведем, глубокими снегами, восставшими мертвецами и даже самой Бабой Рогой, она же Баба-яга, но в итоге пришли к выводу, что изолированное существование на восточных склонах отнюдь не так привлекательно, как жизнь под защитой прочных стен обители. При первом же появлении турецких орд горцы бежали под защиту монастыря и вскоре создали нечто вроде собственной маленькой экономии, основу которой составили два десятка мастеров различных профессий. С тех пор они постоянно жили в тех местах и из поколения в поколение передавали мастерство и жизненный опыт. Свою обособленность это маленькое хозяйство яростно защищало даже после того, как во время Первой мировой войны сам монастырь был практически уничтожен. Аутсайдеры туда не допускались, если не считать торговцев, время от времени приезжавших в селение летом, в основном по ярмарочным дням. Дочери некоторых семейств из-за гор порой выходили замуж за кого-нибудь из жителей Галины.