Ида Верде, которой нет - Ольга Шумяцкая

Но вот кто-то первым хлопнул в ладоши, и зала взорвалась громом аплодисментов.

Лозинский в ошеломлении глядел на Зиночку.

«Актриса! — думал он. — Актриса! Но… Не то! Не то!»

— Тише, господа, тише! — он поднял руку, останавливая аплодисменты, и подошел к Зиночке. — Слова, слова, слова! — со злостью проговорил он, словно мстил ей за свое неосуществленное желание. — Как же вы, позвольте полюбопытствовать, Зинаида Владимировна, собираетесь словами пленять и завоевывать публику? Ведь экран не умеет говорить. Он нем. Вы плохо усвоили уроки. Эмоция — мимика. Чувство — жест. Характер — движение. Вам бы, мадемуазель Ведерникова, поступить на курсы Художественного театра или на подмостки к господину Вахтангову! Болтовня, голубушка, уместна на театральной сцене.

— Болтовня?! — Зиночка вспыхнула, задохнулась, но тут же с видимым усилием взяла себя в руки. — Вам, господин Лозинский, — холодно произнесла она, — более пристало не фильмовые эпизоды режиссировать, в которых участвуют люди, а заниматься дрессурой в цирковом зверинце. С бессловесными тварями куда как легче, к тому же если они еще и безмозглы.

И вылетела из ателье, хлопнув дверью.

Облако пыли взметнулось за ней и осело на пол.

Лозинский непроизвольно бросился к двери.

Догнать мерзавку! Схватить! Отхлестать по щекам! За наглость! За хамство! За собственную беспомощность!

Он сделал два шага и резко остановился, будто наткнувшись на стену. Оглянулся.

Три десятка глаз неотрывно следили за ним.

— Прошу, господа, — процедил Лозинский, не разжимая побелевших губ. — Продолжим наши экзерсисы.

— Не обращайте внимания, Алексей Всеволодович, — сказал кудлатый парень, только что разыгравший с Зиночкой сцену испуга. — Она вообще чудная. Не от мира сего. Ей говоришь одно, а она в ответ другое, как будто у нее в голове переводчик на китайский язык. А напугала она меня здорово.

Глава одиннадцатая

Уральский заводчик

— Надоело, в конце концов, — повторяла Зиночка в десятый раз, шагая по Тверскому бульвару в сторону Никитской.

И дело не в бесконечных ушибах, которые вечером приходится умащивать кремами, не в растяжениях, из-за которых ей кажется, что левая нога стала длиннее правой. Просто ни к какому синематографу эти скачки не ведут. Лозинский корчит из себя директора цирка — так пусть остается со своими дрессированными лошадками и таксами. А слон уходит!

Зиночка плюхнулась на скамью и расхохоталась: слон — это она о себе? Да, потому что только слон занимает весь кадр!

Скандал подействовал освежающе, как после купания в холодной реке: в голове стало звонко и радостно, по телу промчались веселые мурашки. Лететь, петь! Кстати, теперь можно и кувыркнуться! Не на пыльных матрасах в мастерской, а прямо здесь, на полянке в конце бульвара, а приземлиться на Патриарших. В теплом свете желтых фонарей. Под таинственным взглядом летчика с металлическими бровями в бронированном шлеме, который смотрит на прохожих с громадного плаката, занявшего всю стену углового дома. Новое рекламное творение молодого фотографа Ленни Оффеншталь.

Боже, как наконец тихо и спокойно!

Зиночка откинулась на спинку скамьи.

На смену эйфории пришло расслабление. Перед ней простиралась уютная площадь Никитских Ворот, стекавшая одной улицей к консерватории, а двумя другими карабкающаяся к Садовому кольцу. Неожиданно теплый, совсем не зимний вечер, и как хорошо!

Она подложила под голову шаль. Показалось, что тело теряет плотность. Левая рука, кажется, пробралась вниз по Никитской, и вот уже пальцы щекочут бронзового Чайковского, что сидит напротив Большого зала. А правая перебирает безделушки через пару сотен метров отсюда, на одном из арбатских лотков.

Зиночка встрепенулась — кажется, она на несколько секунд провалилась в сон.

«Надо сосредоточиться!» — строго сказала она себе.

И опять рассмеялась в гулкой тишине.

Как просто можно все решить! Она же не крошка-гимназистка, вот и надо вести себя по-взрослому.

План нарисовался сам собой.

Легким движением она поднялась с лавки и помчалась домой.

Наутро она велела горничной купить газету «Экономические новости», внимательно изучила ее и выписала фамилии нескольких коммерсантов, которые отметились на художественных выставках и новомодных спектаклях. Карандаш ее то и дело зависал над блокнотной страницей.

Авантюра или афера? Если авантюра, то привкус романтики только разжигает желание показать Лозинскому, на что она способна, теребит нервы, кружит голову. А если афера? В афере есть что-то неприличное…

На мгновение ее пронзило острое сожаление, что она не откликнулась на приглашение Рунича поехать с ним в Париж. Ах, ладно! Не врать же самой себе! Никакого приглашения не было. Была минутная фантазия с его стороны. Согласись она ехать, он бы тут же возненавидел ее.

Да и к чему ей Париж? Ей до смерти хочется осуществить то, что она задумала.

Она вскочила с кровати и, не одеваясь, помчалась к телефонному аппарату.

— Барышня, соедините…

Несколько телефонных звонков… Ладошка, прикрывающая мембрану… Таинственный шепот…

— Жду вечером в «Золотом жирафе»!

Вечер в «Золотом жирафе» стремительно шел к полной растрате отцовского вклада в новые книжки — профессор Ведерников каждый месяц снабжал дочку определенной суммой, чтобы та следила за пополнением домашней библиотеки изданиями о современном состоянии искусства. «Страшусь, настанет день, когда я не смогу поддержать разговор с молодежью. Пытаюсь предотвратить катастрофу», — говаривал Владимир Иванович.

«К черту! Как-нибудь выкручусь», — сказала себе Зиночка и показала глазами Пете Лукьянову, тоже студенту-археологу, чтобы тот подлил ей белого вина.

Пришли в «Жираф» вчетвером: Зиночка, неизменная и незаменимая Лидочка Зимина, высоченный добряк с круглой растерянной улыбкой Петя Лукьянов и молчун Йося Фальцман из консерватории.

«Золотой жираф», ресторация, прятавшаяся в арбатских переулках, славился тем, что художники цепляли здесь богатых заказчиков портретов.

Обстановка оказалась более чем чинная. Сюртуки и животы — юристы и промышленники — ужинали по-деловому, тихо переговариваясь, не обращая внимания на посетителей за соседними столиками. В глубине залы была ниша, в которой тихо играл небольшой оркестр. Поодаль полукругом стояли столики, за ними сидели пары, предполагавшие танцевать.

Голые спины дам. Струящиеся платья. Тихое сияние украшений. Ослепительно-белые сорочки мужчин. Скучно! Зиночкина компания выглядела слишком демократично на этом фоне.