Поход Суворова в 1799 г. - Николай Грязев

Между тем обостренность отношений венского и петербургского Дворов дошла до крайних пределов. Русский посол в Вене, тайный советник Колычев, ставил категорические требования австрийскому правительству, а первый министр императора Франца, барон Тугут, уклонялся от определенных ответов и старался, помимо Колычева, завести переговоры прямо с высшими сановниками в России, для чего воспользовался пребыванием в Петербурге эрцгерцога Палатина с его свитою. Находившиеся в этой свите принц Фердинанд Виртембергский и Дитрихштейн («из гнезда совиного», как выражался Суворов) покушались своими наговорами очернить русского полководца и выставить его виновником возникших между обоими правительствами недоразумений; однако они ни на волос не достигли своей цели, скоро принуждены были замолчать и уехать ни с чем.

До сведения императора Павла дошло, что Тугут тайно сносится с французской республикой, желая заключить сепаратный союз и захватить в собственность земли в Италии, лишив короля Сардинского его владений в Пьемонте, отвоеванных у французов Суворовым. Австрийский генерал Цах прямо говорил: – Пусть король совсем забудет о Пьемонте. В том-то и беда, что самоволие Суворова дало вашему королю неуместные притязания.

Тогда Павел Петрович рескриптом от 6 октября повелел Колычеву немедленно потребовать от Тугута положительных ответов на следующие вопросы: 1) на какие именно приобретения рассчитывает венский Двор в Италии? 2) какие его намерения в отношении короля сардинского? Тугут заявил, что ему нужно некоторое время для рассмотрения документов, касающихся Италии, и хотел прекратить разговор; но Колычев твердо высказал, что малейшее замедление в удовлетворительном ответе будет поводом к разрыву всех сношений, а русские войска возвратятся в Россию. Заметно смутившись, Тугут ответил, что доложит обо всем своему государю и не замедлит дать требуемый ответ. Прошло несколько дней, но обещанного ответа не было; да и надобности в нем не оказалось, ибо император Павел получил 10 октября известие о поражении Римского-Корсакова под Цюрихом и, считая главною причиною несчастия предательское преждевременное выступление армии эрцгерцога Карла из Швейцарии, отправил 11 октября письмо к императору Францу, где, между прочим, значилось: «Видя из сего, что мои войска покинуты на жертву неприятелю тем союзником, на которого я полагался более, чем на всех других, видя, что политика его совершенно противоположна моим видам и что спасение Европы принесено в жертву желанию распространить Вашу Монархию, имея притом многие причины быть недовольным двуличным и коварным поведением Вашего министерства (которого побуждения не хочу и знать, в уважение высокого сана Вашего Императорского Величества), я с тою же прямотою, с которою поспешил к Вам на помощь и содействовал успехам Ваших армий, объявляю теперь, что отныне перестаю заботиться о Ваших выгодах и займусь собственными выгодами моими и других союзников. Я прекращаю действовать заодно с Вашим Императорским Величеством, дабы не действовать во вред благому делу».

Прочитав письмо во время аудиенции Колычеву, 25 октября, император Франц не мог скрыть своего смущения; несколько успокоившись, начал оправдывать себя, уверял Колычева в искреннем желании своем сохранить дружбу великодушного союзника, наконец объявил, что употребит все старания для открытия настоящих виновников происшедших недоразумений и не оставит без наказания столь вредных козней. Тугут просто не хотел верить известию о внезапном решении императора Павла, сильно изменился в лице и старался выведать у Колычева, не может ли Суворов хотя повременить выступлением из Германии, в надежде, что гнев императора Павла смягчится и повеления его будут отменены. Тугут обещал, не далее как через несколько дней, дать самые удовлетворительные объяснения на прежние вопросы, предложенные Колычевым от имени Российского монарха.

После первого испуга австрийский министр старался успокоить себя мыслью, что Павел Петрович не решится привести своей угрозы в исполнение; но император Павел одновременно послал копию с вышеприведенного письма к Суворову при рескрипте, в котором давались соответствующие распоряжения; в конце рескрипта было добавлено: «Вы должны были спасать царей; теперь спасите российских воинов и честь вашего Государя». Генералиссимус получил этот рескрипт 28 октября в Аугсбурге и немедленно начал готовиться к обратному походу в Россию. Согласно с повелением императора Павла, он обратился к курфюрсту Баварскому Максимилиану-Иосифу с просьбою о присылке заимообразно миллиона гульденов (700000 руб. по нынешнему курсу) на потребности похода, так как русским войскам приказано было платить за все. Курфюрст прислал 200000 гульденов (140000 руб. по нынешнему курсу), извиняясь, что по затруднительным обстоятельствам не мог ссудить большую сумму. Вот как дешево можно было вести войну в те времена! Особенно это обстоятельство резко бросается в глаза, если припомнить, что наша последняя война с Турциею в 1877–1878 гг. стоила России от одного до двух миллионов в день.

Для облегчения русских войск Максимилиан согласился, чтоб они, по пути через Баварию, снабжались продовольствием не за наличные деньги, а под квитанции. В видах удобства совершения марша, русский полководец двинул свою армию по двум дорогам: корпуса Дерфельдена и Повало-Швейковского – на Регенсбург, Пильзен, Прагу, Троппау, Краков, Люблин; а корпуса Розенберга (сюда входил и Московский полк, в котором служил Грязев) и принца Конде – через эрцгерцогство Австрийское и Моравию на Линц, Будвейс, Иглау, Брюнн, Ольмюц, Бреславль и Замостье. Каждый корпус был подразделен на четыре отделения или эшелона, которые последовательно собирались в Аугсбурге и выступали оттуда один за другим с 15 по 22 ноября. Из этого мы видим, что и в то время Суворов основательно понимал такую простую вещь, что для удобства движения и продовольствования средствами страны значительной массы войск необходимо дробить войска на части. Напрасно некоторые приписывают Наполеону как бы открытие истины: «se diviser pour et se reunir combattre», а тем паче Моль-тке, который только перевел изречение Наполеона по-немецки: «getrennt marshiren und zusammen schlagen», т. е. врозь двигаться, а вместе драться; истина эта познавалась уже давно выдающимися полководцами и только формулирована Наполеоном.

III. Марш на квартиры в Богемию

Дальнейший поход капитан Грязев описывает следующим образом:

«20 ноября – выступили из своих кантонир-квартер и, собравшись полком в городе Кирхгейме, следовали до селения Брейтербрюн 2 1/2 мили и расположились по квартирам; ибо полевое наше кочевье кончилось.

21-го – рано собравшись, полком следовали к городу Аугсбур-гу 2 1/2 мили. В городе была одна главная квартира, а роты расположились в самых ближайших селениях; я с другими двумя ротами в местечке Обергаузен, в полуверсте от городского предместья. Любопытство повлекло меня тотчас в город. Он исстари есть вольный и независимый; обширен сам собою; но предместья еще более его увеличивают; весь обнесен каменною стеною и со многими воротами, при коих и внутри самого города содержали караулы австрийцы. Положение его ровное при реке Лех; он правильно устроен и имеет множество великолепных зданий; отправляет знаменитый торг как своими, так и иностранными произведениями во все места Германии, Швейцарии и Италии, ибо служит складкою товарам даже и из Леванта и, сверх того, вексельные его дела весьма значительны; имеет множество различных заводов, фабрик и искусных художников всякого рода. В нем примечания достойны: Академия, обширная ратуша со своей великолепною залою, коей главное богатство составляют живописные картины величайших художников; гидравлическая машина, посредством коей весь город во многих местах пользуется водою; четверо ворот машинальных, отворяющихся и запирающихся сами собою, которые, однако ж, от небрежения испорчены и не могут уже действовать как бы надлежало; на средней и обширной площади города стоит колоссальная бронзовая статуя императора Августа, как первого основателя города; древних и новых огромных церквей и монастырей обоего пола изобильно; великолепный гостиный двор, коего лавки наполнены прекраснейшими товарами; театр не очень большой, но все его составляющее превосходно, которой мы в свое время не преминули посетить; играли оперу «Donau Weibchen» – «Дунайская Русалка»; после оной комедию «Das Burgers Gliick» – «Мещанское Счастие», и потом балет «Walds Tochter» – «Лесная Дщерь» – в венгерском вкусе; за вход в партеры 30 крейцеров – 15 копеек, и кончилось очень поздно. Я намерен рассказать небольшую шалость, которую мы оставили на память жителям сего города, что здесь были некогда русские, которые умеют бить веселых французов и забавлять мрачных немцев, и эта шутка, по молодости нашей, а потому и – малодушию, нас много забавляла. По окончании театра согласились нас четверо зайти в гостиницу поужинать, где было довольно весело, и мы, уже в два часа ночи, отправились за город на свои квартиры. Но как ночь была темная, то мы наняли двух проводников с большими горящими факелами и велели вести себя на свой ночлег; но, к несчастию, сами не знали куда и не могли растолковать своим проводникам, ибо мы забыли имя того селения, в котором расположены наши роты. Провожатые наши, идучи впереди нас с факелами, также не могли догадаться, куда нас вести, и приводили, по словам нашим, к разным воротам города, так как селение находилось вне оного, и здесь встретилась нам первая забава на счет немецкого педантства; ибо при всех воротах находились австрийские караулы и ворота были заперты на замках. При подходе к оным нас окликали, и мы требовали, чтобы нам отпирали ворота. Надобно было всякий раз ожидать очень долго, пока часовой выкликал унтер-офицера, который, расспросив нас, уходил опять в караульню, брал фонарь и ключи, потом отпирал ворота и потом, по выходе нашем, опять запирал оные. Но как мы не могли найти настоящего пути к нашему селению, то опять возвращались к воротам, которые нам с такою же медленностью отпирали, и мы таким образом выходили чрез шесть ворот из города в разные стороны и столько же раз возвращались в оный и наконец без успеха должны были в нем остаться. Факелы сгорели; проводники наши утомились; мы заплатили им за труды и отпустили от себя. Оставшись одни и не зная, куда преклонить свою голову, ибо вороты у всех домов были заперты, и мы должны были дежурить на улице, хотя и начинало уже рассветать, как нам пришло на мысль за свою неосторожность мстить спокойным жителям, погруженным в глубоком сне, и вот каким образом: у каждых ворот дома снаружи находились проволоки, проведенные каждым жильцом от своего колокольчика, висящего у его дверей, и таковых проволок, оканчивающихся рукоятками, у каждых ворот было столько, сколько находилось в трехэтажном доме особых жильцов, то есть по шести, по осьми и более. Мы, разделившись по обеим сторонам улицы, решились тянуть за проволоки и звонить во все колокольчики, сколько их у каждых ворот находили, и с сердечным удовольствием видели, как немецкие головы в колпаках высовывались из окон своего жилища и встревоженным голосом восклицали: «Wer da? Wer da?» – кто там? — но мы, не отвечая им, перебегали к другим воротам и продолжали свое занятие, утешаясь беспокойством пробуждающихся жителей. Таким образом пробежали мы несколько главных улиц в городе, и когда уже довольно рассвело, мы нашли свой настоящий выход из города и возвратились на свои квартиры. Мы не могли без смеха вспомнить о своем ночном приключении и при том взглянуть на самих себя; ибо дым от горящих факелов, обращаясь на нас с воздухом, так нас закоптил, что мы похожи стали на трубочистов: и вот наказание, которое мы понесли за свое малодушие, но которое чрез долгое время утешало нас и даже не участвовавших в оном. Весьма бы любопытно было знать о происходившем в городе между жителями, когда они увиделись между собою и с немецкою точностию рассказывали друг другу причиненное каждому и в одно время беспокойство; ибо таковых могли быть сотни; но мы не имели уже удовольствия слышать о последствии сего происшествия потому, что того же утра должны были следовать далее и не посещали уже города.