Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые - Вячеслав Пальман

Слава Богу, что еще оставались на Колыме такие люди, как Табышев, с идеями по-русски размашистыми, убежденные в правоте высказанного, способные зажигать сердца бесспорной истиной и логикой доказательства!

Гораздо скромнее оказались предложения агрономов Сусумана, Сеймчана, Эльгена. Они могли увеличить пахотные земли на сотню-другую гектаров, построить еще десяток теплиц. И все.

Дальнейшие разговоры о почвах, климате и о возможностях земледелия на этом семинаре переместились в область освоения колымской Ойкумены, где природа предоставляет гораздо лучшие условия для деятельности человека: побережья.

Вот такие проблемы и возникли на этом скромном семинаре, чтобы дать ход практическим делам. Фигура Табышева, его идеи поднялись над скромными предложениями агрономов. Небольшие совхозы не могли решить проблемы продовольствия для заключенных, и об этом было прямо сказано и принято специалистами.

Как ни грустно вспоминать, но тогда превосходная мысль Табышева не нашла настоящего развития. Планы оказались на столе генерала Комарова, а затем и комиссара госбезопасности Никишова, но были отодвинуты скорее всего по политическим мотивам. Приоритетной оставалась однажды заданная цель: заключенные должны умирать после того, как из них на приисках будут вытянуты последние силы. За год-другой каторжного труда они дадут немало золота. На место погибших привезут других. Страна большая, на ее людских ресурсах можно поддерживать своеобразное, четко разработанное движение людских масс. В данном случае ускоренное движение, подгоняемое тираническим режимом к смерти всех неугодных режиму. Кстати, уже испытанное при коллективизации и вселенском голоде начала тридцатых годов…

3

Во все дни семинара Морозов ухитрялся встречаться со своей невестой, как называл он про себя Олю. Чаще всего они виделись в лаборатории энтомологии, реже — в основном здании опытной станции, а то и просто в укромном уголке поселка, где меньше любопытных глаз. Подруги Оли в таком случае стояли на страже, чтобы парочку «не засекли» вохровцы.

— Как только ты распишешься в получении справки — немедленно телеграмму мне, — в который раз наказывал Сергей.

— Ты знаешь, я очень боюсь, — шептала она. — Всего на свете боюсь. И повода нет, а вот страх, он просто сковывает меня. Ты еще раз объясни, как ехать в Сусуман, вдруг моя телеграмма не придет вовремя… Все бывает.

Он еще и еще раз объяснял, как ехать, просил, чтобы непременно с утра, дни стояли еще долгие, можно было доехать за день. Ни в коем случае не в ночь! Люди на трассе такие, что…

Она с готовностью соглашалась, в испуганных глазах ее стояли слезы, волю сковывала какая-то неуверенность: приедет в этот Сусуман, а Сергея там нет… Откуда эта вздорная мысль, объяснить не могла. Стадное существование в лагере, где плохо, сумеречно, но все-таки не в одиночестве, где женщины понимают движение души каждой, особенно молодой, где заступятся, защитят — эта жизнь грозила отодвинуться, оставив ее, одинокую, в страшном мире, населенном не только людьми, но и чудовищами.

— Да-да, я извещу тебя заранее. Число ты помнишь?

И вдруг заплакала. Подумала — а почему, собственно, она уверена, что ее освободят? Скольких уже из их барака вызывали, давали расписаться в бумаге, где написано: «по отбытию срока наказания», а потом оперчек ленивым, рассчитанным движением руки открывал свою папку и подкладывал постановление о втором сроке, определенном «тройкой» или Особым совещанием. И снова барак, истерика, утешение соседок по нарам, напрасное утешение, которое не доходит до сознания, затемненного страхом. Сколько самоубийств по ночам!..

Она уходила, а Сергей с растрепанными чувствами шел к коллегам, которые уже собирались к отъезду.

Табышев самым энергичным образом заявил Морозову:

— Ты вот что… Не засиживайся в Сусумане. Надо собирать силы в единый центр на побережье, там место для агрономов. Хорошева мы заберем в Дукчу, это почти наверняка. А потом и тебя двинем ближе к Магадану. Просись на фронт, добывай справку о непригодности климата при плохом здоровье, подбирай себе замену. Мы такую работу развернем на побережье, чтобы все лагеря получали овощи, ведь это великое дело — поддержать народ своей картошкой, капустой, рыбой! Ты знаешь, как горбуша и кета идут на нерест по Тауйе? Воды не видно, сплошные спины! Только успевай таскать. А земля! Ее в ладони возьмешь — родиной запахнет, почти как огородная в Подмосковье.

На другой день радостно-приподнятый и слегка ошарашенный событиями Морозов вернулся в Сусуман.

Вечером перед сном сказал Александру Алексеевичу:

— Кажется, я нашел себе жену.

— Как это? — Орочко привстал на диване.

— Так вот и нашел. В Эльгене. Она освобождается в первых числах августа. Я поеду за ней. Или сама приедет.

Топограф с чувством пожал ему руку.

— Поздравляю. Сердечно поздравляю. Ваше дело молодое, семья и все такое. Но никому ни слова, прошу вас. Есть такая примета…

— Это точно. Но вам-то я не мог не сказать.

— Спасибо.

Слух действительно не просочился, никто и ничего в совхозе не знал. Через несколько дней Орочко перебрался в домик, где жил Берлавский. Дверь в дверь с его комнатой.

— Что-нибудь произошло? — спросил Михаил Семенович.

— Решительно ничего. Я давно собирался. Вы знаете, наверное, как Сергей Иванович работает по ночам? Трудно спать при свете… Да и тесно.

— А здесь? — усомнился Берлавский. — Разве просторней?..

— Ну, все же. Хоть и фанерные, но перегородки.

…Как это в жизни бывает, все произошло совсем не так, как было задумано и предполагалось.

Подошел и прошел день, которого так ждал Сергей. Дважды был на почте — телеграммы нет. Естественно, почти не спал ночь, ехать в Эльген поздно, опасность разминуться в дороге очевидна, оставалось только ждать, мучительное состояние! То и дело ходил к трассе, провожая глазами машины. Что же случилось? Решил, что подождет еще день и отпросится у начальника для поездки в Эльген.

Работал, ходил-ездил по полям, вдруг накричал на Берлавского, по вине которого простоял трактор. Тот побледнел и чуть ли не бегом бросился на заправку, а Сергей сходил на конюшню, оседлал своего коня и крупной рысью пошел по дороге на Челбанью, где в двух километрах от последнего поля нашли они с Орочко подходящее место под парниковое хозяйство. Там корчевали пни, работали плотники. И здесь он обнаружил непорядок, сорвался, едва удержался от грубости и, ничего по существу не сделав, ускакал в поселок, на почту.