Умрем, как жили - Анатолий Голубев

— Компанию надо собрать веселую. Я мало кого здесь знаю. Хотелось, чтобы свои были парни, верные. И девчонки под стать. Впрочем, это Рита обеспечит… — вернулся к разговору Караваев.

— Договорились! Теперь за дело, — засуетилась Рита, сидевшая все время тихо, не двигаясь, как сурок у норки.

Прощаясь, Караваев перечислил, что сможет достать из продуктов:

— За мной постное масло, мешок картошки. Шмат сала уже есть. Что касается первача, то этим добром Старый Гуж, как река весной, по самые берега полон!

Караваевская хозяйственность понравилась Токину. Он с удовольствием представил, как соберутся ребята, — в этой мрачной жизни просвет немалый.

Проводив гостей, Юрий задержался во дворе — ночной студеный воздух пронизывают мухи первого редкого снега. Токин поймал ртом снежинку, но не ощутил ни влаги, ни холода. Снежинка будто испарилась, превратившись в глоток дыхания.

«С такой бы легкостью да через поля, через леса! А там, за линией фронта, выпасть снежком — вот, мол, я, здрасьте! Интересно, футбольный чемпионат в этом году закончился? Может, доиграли где-нибудь на востоке. Впрочем, до футбола ли…»

Он вернулся в дом и только принялся за книгу, как за окном ударил яркий автомобильный свет и мотор закудахтал у самого крыльца. Юрий бухнулся на кровать и притворился спящим. Он слышал, как хлопали дверцы машины. Потом раздалась немецкая речь. Но вместо стука, которого он ждал с замиранием, щелкнул выключатель. Свет залил большую комнату, и на пороге ее сквозь ресницы Юрий увидел немецкого офицера в щегольской шинели и выглядывавшего из-за его плеча Морозова в не менее щегольском полушубке.

— Здорово, Юрий, — сказал Морозов и пропустил в комнату третьего спутника: раскрашенную девицу с брезгливо оттопыренной нижней губой. — Принимай дорогих гостей.

Морозов что-то бегло сказал по-немецки. Странно, но Юрия это открытие не удивило. Офицер в ответ на слова Морозова закивал головой, продолжая пристально рассматривать Токина. Морозов представил по-русски:

— Мой хозяин, у которого квартирую. Прошу любить и жаловать. Работает на заводе «Ост-3». При большевиках был знаменитейшим в городе футболистом. — Повернувшись в сторону гостей, Морозов продолжил: — Комендант города майор Шварцвальд. А это Эльвира.

Юрий встал у кровати.

Морозов снова заговорил по-немецки с майором, а Эльвира, скептически оглядев Токина, вдруг сказала густым грудным голосом:

— Рано же спать ложатся знаменитости!

— Устал, много работы, — Юрий развел руками. — Да и не спал — так, в одежде прилег. Во сне к тому же и есть меньше хочется.

Морозов перевел, и майор весело расхохотался. От всех троих — Юрий уловил только сейчас — пахло спиртным.

Морозов пригласил гостей в свою комнату и что-то долго говорил по-немецки. Эльвира, очевидно, тоже понимала язык, поскольку перевода не было, а смеялись они все втроем дружно и беззаботно.

Юрий хотел было уйти, но, выглянув в окно, увидел, что у калитки, хлопая ладонями и подпрыгивая, прохаживается солдат с автоматом. Машина замерла с потушенными огнями, но невыключенным мотором. Посему Юрий решил, что гости пожаловали ненадолго.

И действительно, пробыли они не более часа. Вышли из комнаты совсем навеселе — на столе в морозовской комнате остались бутылки, рюмки и какая-то снедь. Комендант подошел и, прощаясь, пожал Юрию руку — пожатие было слабое, но массивный перстень больно впился в ладонь. Глаза коменданта приблизились почти вплотную. Они были водянисты, и Юрий готов был поспорить, что при дневном свете зрачков не видно совсем. Не выпуская токинской ладони, майор хлопнул другой рукой по плечу.

— Гут, гут. — И, повернувшись к Морозову, что-то сказал. Тот с подобострастной поспешностью перевел.

— Герр майор говорит, что будущим летом намерен поиграть с вами в футбол. У себя на родине он был не из последних на футбольном поле.

Прощаясь, Эльвира лишь слегка кивнула, а Морозов сказал:

— Юрий, прибери, пожалуйста, со стола. Все в твоем распоряжении. Я сегодня не вернусь. У нас визит к бургомистру.

— Трудно вам, — не удержавшись, съязвил Токин.

— У каждого свои трудности, Юрий, у каждого свои, — подчеркнуто миролюбиво ответил Морозов.

Следующим утром по дороге на завод Токина перехватил Бонифаций.

— Что случилось? — вместо приветствия встревоженно произнес он.

— Что ты имеешь в виду? — не понимая, переспросил Токин.

— Фрицы чего к тебе пожаловали?

— А-а, — Юрию захотелось позлить старика. — Ты откуда знаешь?

— Сорока на хвосте принесла, — зло буркнул Карно и выжидающе уставился на Токина.

— По-твоему, я не могу и высоких гостей принять?

— Знаем мы этих высоких…

— Комендант Старого Гужа майор Шварцвальд личной персоной да еще с девицей…

— Что им было нужно? — по-прежнему колюче спросил Карно.

— Пришли проведать, как живет мой квартирант. И вот что, Бонифаций, мне надоел этот допрос. Если поговорить хочешь, жди — после обеда зайду попариться! И веничек приготовь настоящий, не кожедер!

Гудок залился над их головой, и Токин, оставив обозленного Карно, пошел к воротам. Оглянувшись, увидел, что старик все еще стоит, глядя ему вслед. И пожалел, что напрасно обидел Бонифация.

«Заботой одной вызвано беспокойство старика. А шустряк! Усмотрел-таки гостей! — Юрий хлопнул себя по лбу. — Представляю, как удивился, когда к дому подошел и немецкий камуфляж увидел! Бедный Карно!»

«Начальнику разведотдела 22-й армии

Во время сегодняшнего утреннего вылета эскадрильи легких бомбардировщиков в десяти километрах от областного центра по Старогужскому шоссе разгромлена маршевая колонна противника. Уничтожено около тридцати грузовиков, несколько мотоциклов, пять орудий на прицепах и свыше ста единиц живой силы противника. Колонна разгромлена пулеметно-бомбовым ударом с трех заходов.

Несколько машин находились под ручной загрузкой прямо среди дороги.

Вечерний поиск показал, что последствия нашего бомбового удара еще не ликвидированы, но шоссе находится под прикрытием истребительной авиации противника, которая не дала вновь пробиться к дороге.

Есть все основания предположить, что важное в стратегическом отношении Старогужское шоссе выведено из строя более чем на сутки.

В схватке потерян один самолет. 7 ноября 1941 года.

МАЙ. 1958 ГОД

Итак, у меня месяц свободного времени и два адреса. Один был точный — я знал даже номер дома в глухой деревушке на берегу возле Кириллова. Там жил тяжелобольной Токин. Другой адрес, выглядел по меньшей мере приблизительным — в Таллине якобы обосновался уволенный в запас следователь Нагибин.

Я выбрал Токина. Отчасти потому, что дело было верным. Из уст руководителя организации я узнаю много нового и проверю весьма противоречивый рассказ Генриэтты Черняевой, так счастливо встретившейся мне в далеком Урване.

Пассажирский поезд нудно, как хромой конь, спотыкающийся на каждой кочке, тянул до Вологды полдня и полночи. Белесым утром, в час мистического раздела света и тьмы, я вышел на пустой перрон вологодского вокзала и долго пытался выспросить у встречных, как добраться до нужной мне деревеньки. Все охотно, многословно, по-доброму объясняли. И каждый последующий совет не походил на предыдущий. Одни советовали ехать мимо Кубинского озера, другие говорили, что проще до Череповца, а там до Кириллова ходит автобус. Так и не разобравшись в советах, я направился к милиции, попавшейся на пути от вокзала к центру города. Выходивший из здания лейтенант вместо ответа спросил:

— Когда едешь?

— Да хоть сейчас, — ответил я, — специально ведь добираюсь!

— К родственникам?

— К родственникам, — согласился я, чтобы не вдаваться в дальнейшие пояснения. Но лейтенант не стал ни о чем расспрашивать, лишь ткнул жезлом в сторону мотоциклетной коляски. И когда я забрался внутрь, лихо рванул с разворотом на сто восемьдесят градусов. Он несся по-милицейски, как хозяин, обгоняя редкие машины там, где было нельзя, и ветер, свежий, утренний, сохранивший все запахи ночи, набивал рот. Когда выскочили из города, лейтенант остановил мотоцикл на перекрестке шоссе и боковой дороги.

— Я в совхоз еду. А тебе прямо. Лови попутный грузовик. Если твои ребра выдержат — часа через три на месте будешь. Прямо в Кириллове. А там спросишь. Сам бы отвез, да дела — коровник сгорел. На неделю пересудов!

— Жаль, что коровник сгорел не в Кириллове, — вместо «спасибо» сказал я, но лейтенант шутки не понял, сурово посмотрел на меня и, дав газ, затрясся по проселку.

Я же уселся на поваленный дорожный столб и от нечего делать принялся рассматривать резные крыши черных домов деревни, в сторону которой уехал лейтенант, узкую полосу свинцовой воды неспокойного озера, уходившего своим дальним краем к горизонту, а ближним — терявшегося в густых травянистых зарослях болотистой низины.