Крах игрушечной страны - Эд Макбейн

Хотели мы того или нет, но нам следовало выслушать ее.

— Не могли бы вы рассказать, что произошло потом? — попросил я.

Что произошло после…

Что произошло еще позже…

И еще…

И еще… …она заехала на стоянку, неподалеку от эллинга номер пять, где была пришвартована «Игрушечка», вышла из машины и поднялась по трапу.

Она позвала мужа, потому что в салоне горел свет, и она подумала, что он где-нибудь внизу, хотя в тот момент ей еще не пришло в голову, что он может быть мертв.

С моря донесся звук сирены, подающий сигнал судам в тумане.

Деревянная лестница поскрипывала под ее весом. Этта спустилась в салон, устеленный восточными коврами, заставленный уютными кушетками и застекленными шкафчиками и увешанный гравюрами Каррье и Ивза, пересекла его, вошла в правую дверь и прошла по коридору в их личную каюту.

Сперва она не заметила своего мужа.

Первым, что бросилось ей в глаза, был лежащий на кровати пистолет.

Иссиня-черный на фоне белой простыни.

Этта знала этот пистолет. Он принадлежал ее мужу. Странно, что Бретт оставил лежать его на виду, просто бросил на кровать…

Кстати, а где он сам?

— Бретт! — позвала она.

И в этот самый момент она увидела его.

Бретт лежал навзничь на полу у дальнего края кровати.

Он был обнажен.

Вокруг бедер у него было обернуто белое полотенце.

Лицо Бретта было залито кровью.

Совершенно спокойно…

Она сама удивилась тому, что не закричала.

Этта совершенно спокойно взяла с тумбочки сотовый телефон, набрала 911, и все так же спокойно сообщила, что она только что обнаружила своего мужа убитым на борту их яхты.

На ее часах было двадцать минут первого.

Пять минут спустя приехала полиция.

Если кому-нибудь в Калузе захотелось бы убедиться, что криминальная обстановка в городе вполне благополучна, ему стоило бы всего лишь мельком взглянуть на заведение, ранее именовавшееся Зданием Общественной Безопасности. Старый кирпичный фасад все тот же, но на месте неброской надписи, в безвозвратно ушедшие прежние скромные времена возвещавшей о том, что здесь находится полиция, теперь красуются большие бронзовые буквы, недвусмысленно сообщающие, что именно здесь располагается

ГЛАВНОЕ ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ

ГОРОДА КАЛУЗЫ.

День был жарким и безветренным. В сентябре здесь обычно бывает лишь легкий ветерок, а сегодня и вовсе никакого не было. Мне всегда казалось странным, что учебный год здесь начинается в августе, когда всякий нормальный человек чуть не дохнет от жары, едва встав с кровати.

Сентябрь, конечно, в этом смысле тоже не подарок. Пожалуй, наиболее полно его характеризует слово «душный», хотя по ночам с Мексиканского залива часто дует прохладный бриз. Еще в сентябре часто идут дожди. Вы думаете, от этого здесь становится прохладнее? Дудки. Все тут же испаряется и только увеличивает духоту. Туристы видят Флориду зимой, но лишь те, кто живет здесь круглый год, знают, как выглядит настоящая Флорида. В душные, давящие сентябрьские дни никого не удивит аллигатор, топающий вперевалочку по главной улице. В сентябре Флорида показывает свой истинный облик.

Впрочем, жарким и солнечным утром восемнадцатого сентября никаких аллигаторов на главной улице не наблюдалось. Я прошел мимо кустов фитоспорума, выстроившихся вдоль тротуара перед полицейским управлением, и, как обычно, попытался заглянуть в окошки-бойницы, занавешенные жалюзи. Впрочем, снайперы за этими бойницами не прятались.

Окна были сделаны такими узкими не в предвидении осады, а в расчете на местную жару. Через обитые бронзой двустворчатые двери довольно часто проходят люди, а на входе наличествует всего лишь регистрационный столик с дежурной секретаршей. Никаких детекторов металла или до зубов вооруженных стражей. Дежурная бегло осмотрела содержимое моего «дипломата», спросила, к кому я иду, и позвонила наверх, чтобы убедиться, что меня действительно ждут.

Наверху произошли существенные изменения. Старый оранжевый подъемник для писем исчез, пав жертвой новейших систем передачи информации. Прежняя уютная приемная была увеличена вчетверо и превратилась в весьма суматошное местечно, напоминающее рубку военного корабля. Здесь гудели компьютеры, мерцали дисплеи, звонили телефоны, вольнонаемные служащие перемежались полицейскими в форме и в штатском.

Все это кипело, бурлило, и сильно напоминало популярное телешоу из жизни полицейского участка. В одной стене располагались четыре выхода из лифта, в остальных трех — больше дверей, чем в каком-нибудь водевильчике, и через эти двери непрерывно сновали люди, кто в наручниках, кто без.

Раньше считалось, что у нас нет необходимости заводить бытующие в крупных городах камеры в виде клеток, теперь же здесь устроили так называемый изолятор предварительного заключения. Из камер долетали звуки, которые вполне могли раздаваться в каком-нибудь центре по промыванию мозгов. Тихая, благопристойная Калуза никогда не согласится признать, что преступники здесь так же необузданны и жестоки, как и в любом другом уголке Соединенных Штатов. Жители Калузы скорее поверят, что отравляющие им жизнь негодяи — не преступники в прямом смысле этого слова, а заблудшие души, в силу неблагоприятных жизненных обстоятельств вступившие в конфликт с законом, и их просто следует временно изолировать, чтобы дать возможность вернуться на путь истинный.

Сегодня утром в так называемом изоляторе находилось шестеро задержанных. Среди них находилась молодая негритянка в розовых шортах, красном верхе от купальника и красных туфлях на высоком каблуке. Я решил, что ее взяли за назойливое приставание к клиентам где-нибудь на 41-й автостраде, в районе аэропорта. Остальные пятеро задержанных были мужчинами, трое чернокожих и двое белых. Самый рослый из негров был откровенно пьян. Он вопил, сообщая всем, кто находился в зоне слышимости, что он вовсе никакой не афроамериканец, черт бы всех побрал! Он точно такой же американец, как и любой другой, рожденный в этой стране.

— Я что, пью козье молоко с кровью? Или меня мухи жрут, а? В жопу Африку! — заорал он мне, когда я проходил мимо. — Нет, ты меня слышишь?

В жопу Африку!

Один из белых сказал:

— И тебя в жопу, мужик, — и показал мне средний палец, когда понял, что я не детектив, не адвокат и не прокурор, которых он ждал.

Больше никто не обратил на меня ни малейшего внимания.

Мориса Блума я нашел в его кабинете, в конце коридора.

— Я смотрю, ты снова решил всем назло заделаться победителем, — усмехнулся Морис и протянул мне руку.

Я сказал, что считаю, что Лэйни Камминс не виновна в убийстве.

— Угу, — кивнул Морис.

Еще я сказал, что Пит Фолгер уже предложил мне соглашение.

— Что он с этого может получить, а, Морис?

— Это зафиксировано?

— Он предложил, чтобы я поговорил со свидетелями, дававшими показания большому жюри.

— Правильно, я тоже был среди них, — кивнул Морис.

— Мы можем поговорить?

— Без диктофона.

— Ну хоть так.

— Можем.

Каждый мужчина хоть раз в жизни встречает своих двух ковбоев, которые задают ему хорошую трепку и наглядно объясняют, что такое страх. Я думаю, что мои два ковбоя как-нибудь вернутся, чтобы отыграться за все, что я с ними сделал по наущению Блума. Ковбои такого не прощают. Потому я уверен, что в один не самый прекрасный день я заверну за угол и наткнусь на них. На самом деле, те две пули, которые я получил в апреле, тоже можно считать приветом от моих ковбоев.

Слово даю. Я никогда не сумею сполна расплатиться с детективом Морисом Блумом за его науку. Я ведь почти прикончил этих уродов.

Стены кабинета представляли собою краткое изложение жизни Блума.

На полке стоял кубок, выигранный им на соревнованиях по боксу в те времена, когда Блум служил в военно-морском флоте США. На стене красовалась пара закатанных в прозрачную пленку статей из нью-йоркской "Дейли Ньюс" и лонг-айлендской «Ньюсдэй». В статьях повествовалось, как молодой офицер полиции Морис Блум задержал двух преступников, ограбивших банк в Минеоле, на Лонг-Айленде. На другой стене висели несколько фотографий в рамках — полицейские того участка, который Блум возглавлял, и табличка с фамилиями ведущих детективов округа Нассау.

Еще на одной полке стояла собачонка Снупи — подарок от сына Морриса в Отцовский день. На ошейнике игрушечного пса было от руки написано:

"Самому лучшему бладхаунду в мире от Марка, с любовью". На столе стоял портрет жены Мориса, Арлен, красивой темноволосой и темноглазой женщины. Рядом с портретом обитала коробка кубинских сигар, которые Блум неизменно предлагал посетителям, хотя сам сроду не курил.

Морис Блум был плотно сбитым мужчиной лет сорока с небольшим; шесть футов один дюйм роста и вес около двухсот фунтов, плюс-минус пять фунтов, в зависимости от того, сколько пицц он съел на этой неделе.