Вселенная Разумная - Максим Карпенко

В больнице, куда нас доставили вертолетом, у меня насчитали семь ран. То были не ожоги: просто куски мышц оказались вырванными до костей. То же было и с моими друзьями Шигиным, Капровым, Башкировым. А Олега Коровина шар убил, возможно, потому, что его мешок лежал на резиновом матраце и был изолирован от земли.

В нашей палатке — а она была закрыта — лежали радиостанция, карабины и альпенштоки. Но ШМ не тронула ни одного металлического предмета, изуродовав только людей. Странный это был визитер.

Казалось, он сознательно, злобно, как настоящий садист, жег нас, предавая страшной пытке, но убил только Олега. И почему ни у кого не оказалось следов ожогов? Входные отверстия в мешках были не более теннисного мяча, а раны наши достигали 15–18 сантиметров».

«…Было облачно, но признаков грозы и зарниц не было. То была вовсе не шаровая молния, — утверждая многоопытный альпинист.

— А что же?

— Не знаю. Что-то другое. Шаровую молнию и я не раз наблюдал.

Она появляется и быстро исчезает, а этот огненный зверь долго и упорно издевался над нами. Мы лежали и ничем не могли защититься, были как парализованные…»

Не правда ли, очень похоже на опыты над животными или на ловлю осетров на Ахтубе, когда поперек реки под водой протягивается трос с часто подвешенными к нему острейшими двадцатисантиметровыми крючьями-якорями, которые раздирают бока, головы, глаза бредущих у дна рыб и потом, выброшенные на песок, они тихо вздыхают в смертной тоске; или на рассказы бывалых охотников, в которых повествуется о том, что предсмертный крик раненого зайца очень похож на крик ребенка и что тут-то и следует добить его прикладом, и лучше по голове, чтобы не испортить шкурку…

Но бывают и иные ШМ. Чрезвычайно часто очевидцы рассказывают о деликатном, даже каком-то трогательном отношении ШМ к человеку. Вот что говорит по этому поводу Г. У. Лихошерстных: «Известно… много случаев, когда она (ШМ) вдруг появлялась среди группы людей, находящихся на улице или сидящих дома за столом. Почти всегда незваная «гостья» скромно держалась в центре, не причиняя никому вреда…»

Таковы сообщенные очевидцами факты о рождении, жизни и исчезновении странного существа по имени шаровая молния. Я не говорю: «о смерти», поскольку существуют некоторые косвенные свидетельства, говорящие о том, что жизнь ШМ продолжается и после потери ею светимости и формы. Отмечены многочисленные «случаи «последействия» ШМ, то есть когда после ее исчезновения еще некоторое время (порой значительное) продолжается блокирование работы приборов и даже перебои в работе мощных электрогенераторов. Это создает впечатление, что явление ШМ не ограничивается светящимся шаром, а включает в себя нечто более долгоживущее, но не видимое глазом».

Помимо того, что эта особенность шаровых молний также является общей с НЛО, можно предположить, что исчезновение ШМ есть всего лишь один из этапов ее немыслимой эволюции, этап скачкообразного изменения ее строения и свойств.

Уровень развития, которого достигает ШМ в конце видимой фазы своего существования, невообразим. Этим я не хочу утверждать, что он очень высок, просто он может быть таким. Познание шаровой молнией мира может достичь крайне высокого уровня, позволяющего ей направлять ход собственной эволюции.

Здесь я считаю необходимым сделать небольшое отступление для того, чтобы обсудить одну из интереснейших загадок жизни и ее эволюции: многим, наверное, памятно еще со школьной скамьи то удивление, которое испытываешь, узнавая, что человеческий зародыш проходит все предписанные теорией эволюции этапы — каждый человек, прежде чем стать млекопитающим, был рыбой, лягушонком…

Это совпадение путей развития вида и индивида биология заключила в рамки краткой формулы: «онтогенез повторяет филогенез», т. е. индивидуум развивается, повторяя эволюцию своего вида. Очевидна справедливость и обратного заключения: «филогенез повторяет онтогенез».

На этой, впрочем, достаточно плодотворной почве прямой и обратной формулировок можно, построить некоторые, на первый взгляд странные гипотезы, которые, хотя и не имеют прямого отношения к рассматриваемой здесь проблеме контакта, могут представлять определенный интерес как кусочки необозримого поля гипотез.

Представляя общество как естественно-исторический процесс, правомочно использовать при этом в качестве модели теорию Дарвина. И я не буду излагать здесь дальнейший ход рассуждений, предоставляя сделать это читателю, и предлагаю лишь конечные выводы, следующие из применения дарвиновской теории к истории развития общества в виде таких вопросов: в каком возрасте читатель испытывал жгучее желание поиграть в войну? А непроходящая до довольно-таки зрелого возраста, а у иных и вовсе непроходящая до самой смерти страсть к ужасно дорогостоящим и столь же бесполезным игрушкам? Или чисто детское стремление к самоутверждению себя над другими — и любой ценой? Конечно, может быть, мы, человечество, если удержимся от того, чтобы в последний раз «сыграть в войну», все-таки когда-нибудь повзрослеем и обретем спокойствие и мудрость. Но ведь впереди еще подростковый возраст и юность…

Возможен и другой подход к рассматриваемой формуле. Человек как индивид в стадии зародыша проходит все этапы предшествующей эволюции, потом рождается, растет, взрослеет, стареет и умирает. Но «филогенез повторяет онтогенез» «и в соответствии с теорией Дарвина рыба, вышедшая однажды на прогулку по суше, превращается в пресмыкающееся, потом длинный ряд все более совершенных млекопитающих, потом проходит через приматов — человекообразных обезьян, далее — целый ряд первобытных людей, и, наконец-то, появляется «венец творения» — человек. Следуя логике формулы «филогенез повторяет онтогенез», можно предположить, что, пройдя еще какой-то эволюционный путь, человек как вид должен исчезнуть.

Современная философская теория, поставив индивидуума перед неизбежностью и абсолютностью его смерти как полного и окончательного исчезновения и, кстати сказать, оставив его полностью морально беззащитным в этой трагической ситуации, тем не менее упорно отстаивает тезис о вечном существовании человека как вида.

Поскольку человек как «венец творения» построил себе искусственную среду обитания, то он объявляется неподвластным естественному отбору, а потому вечным и неизменным. Но онтогенез предсказывает судьбу филогенеза — смерть и разрушение.

Судьба шаровой молнии после ее визуального исчезновения служит, однако, источником других представлений. Я думаю, что смерть не есть окончательное исчезновение ни вида, ни индивидуума, а эволюционный скачок, поднимающий живое на следующую, качественно иную ступень развития. Я позволю себе еще раз привести здесь цитату из К. Э. Циолковского: «Душа»… «вечная жизнь» это суть символы, туманные догадки многих миллионов людей, которые свою глубокую интуицию передавали в самых материальных образах… в наше время у мыслящих людей от этих представлений ничего не осталось, кроме символики смутной догадки о будущем человечества. Мы должны признать за ней право на существование, ибо нельзя многие миллионы людей признать полоумными или просто глупцами! Над этими общепринятыми во всех религиях символами надо глубоко поработать, полнее расшифровать их с космической точки зрения… Неужели вы думаете, что я так недалек, что не допускаю эволюцию человечества и оставляю его в таком внешнем виде, в каком человек пребывает теперь: с двумя руками, двумя ногами и т. д. Нет, это было бы глупо.

Эволюция есть движение вперед. Человечество как единый объект эволюции тоже изменяется и, наконец, через миллиарды лет превращается в единый вид лучистой энергии…»

Я понимаю, что разговор о душе может показаться несколько странным в конце просвещеннейшего, наирациональнейшего и суперпрагматичного, покончившего со всеми и всяческими суевериями двадцатого века. Но тем не менее копятся веские доводы и факты, говорящие в пользу гипотезы о существовании остающейся после смерти и разрушения телесной сущности живых существ некой структуры, которая уже начинает приобретать даже в рамках научной терминологии различные названия: индивидуальный энергетический информационный комплекс, ментально-эмоциональный код личности, экзоматическая система. Введение этих терминов взамен освященного временем названия «душа» продиктовано, как мне думается, не только страстью к звучной терминологии, которой столь подвержена наука и ее служители. Здесь, видимо, сыграло свою роль и стремление к решительному размежеванию с религиозно-идеалистическим содержанием, веками вкладывавшимся в понятие души. Я не могу не разделять эту точку зрения, и в дальнейшем буду пользоваться термином, который кажется мне достаточно точным: «экзосоматическая система» (экзо — вне, сомат — тело).