Мой любимый негодяй - Эви Данмор

– делал комплименты куклам, нахваливал ленточки. Иногда демонстрировал фокусы: то зажатая в руке монетка вдруг исчезает между пальцами, то леденцы появляются из воздуха. Подобные трюки даже Люси впечатляли.

– Ты заказала бальные платья. Следовательно, мы можем предположить, что ты посетишь нашу домашнюю вечеринку? – с улыбкой спросила Аннабель.

– Да, – с некоторым усилием улыбнулась в ответ Люси. – Соберемся вчетвером. Ура!

Мы можем предположить… нашу домашнюю вечеринку… Люси несколько задевало, что муж и жена перестают существовать по отдельности, и «я» уступает место «мы». Вот и Аннабель после замужества изменилась; деревенский говор уступил место четким гласным, как принято в высшем обществе, а на смену собственноручно перешитым платьям пришли наряды, приличествующие герцогине. Обнадеживали разве что чернильные пятна, по-прежнему украшавшие ее пальцы, хотя теперь занятия проходили в роскошном отеле. И все же, пока Люси сидела в комнатах Аннабель и пользовалась преимуществами дружбы, ее не покидала горькая мысль: однажды та покинет их круг и будет потеряна для Дела, потому что, в конце концов, она замужняя женщина. И хотя Монтгомери позволяет жене проводить время вдали от Клермонта, все же он человек долга и скоро категорично потребует, чтобы герцогиня подарила ему наследника…

– О-о… – Аннабель состроила гримасу. – Я стала такой рассеянной. Мотаюсь туда-сюда между Клермонтом и Оксфордом, изучаю обязанности герцогини… Люси, я уверена, что твои мать и брат присутствуют в списке гостей. И еще, я полагаю, кузен твоего отца, маркиз Донкастер.

У Люси неприятно свело желудок.

– Не волнуйся, – поспешно заверила она подругу. – Я вспомню свои самые хорошие манеры, а избежать нежелательных встреч с родственниками на подобных мероприятиях невозможно; мы все в какой-то степени родственники.

– Семейные отношения – сложная вещь, – вздохнула Аннабель. Уж это она знала по собственному опыту, насколько могла судить Люси, до которой дошли обрывочные сведения о прошлом подруги.

Она снова откинулась на мягкую спинку дивана. Напряжение постепенно схлынуло.

– А я ведь никогда не рассказывала тебе, почему отец выгнал меня из дома?

– Нет, – тактично ответила Аннабель. – Я подозревала, что из-за инцидента с вилкой и испанским послом.

– А, это… Нет, дело в другом. В Законе об инфекционных заболеваниях.

Зеленые глаза подруги расширились:

– Тот самый закон, который мы до сих пор стараемся отменить?

Люси кивнула.

– Мне было семнадцать, я металась и не знала, к чему приложить руки, – нельзя же просто сидеть и читать о приключениях Флоренс Найтингейл или конспектировать эссе Мэри Уолстонкрафт! Когда моя семья на сезон перебиралась в Лондон, у меня появлялся доступ ко многим газетам, помимо «Таймс». В «Манчестер гардиан» я случайно наткнулась на манифест Жозефин Батлер.

Аннабель прикусила губу:

– И манифест открыл тебе глаза?

– Он вызвал эффект разорвавшейся бомбы. Миссис Батлер организовала Женскую национальную ассоциацию за отмену этого закона и ездила по стране, чтобы привлечь сторонников. Как раз тогда одна девушка, работница фабрики, чуть не утонула в лондонском порту – она бросилась в Темзу, убегая от полиции. Инцидент попал на первые полосы газет; как выяснилось, патруль принял ее за проститутку и хотел задержать. В то время среди работающих женщин распространились слухи, что если их арестуют, то могут подвергнуть принудительному освидетельствованию, иногда в присутствии мужчин-работников. О, даже подумать об этом страшно! Так вот, девушка в панике прыгнула в реку, чтобы избежать унижения. Аннабель, я пришла в бешенство. Принуждать любую женщину к осмотру на предмет венерических болезней – как же это омерзительно!

Аннабель содрогнулась:

– И все ради того, чтобы защитить от сифилиса мужчин, которые пользуются проститутками.

– Именно. Я тайком ускользнула из дому, чтобы участвовать в одном из митингов в Ислингтоне, организованных миссис Батлер.

На митинге Люси увидела нечто поразительное: женщину, которая громко и понятно рассказывала об ужасных вещах. Женщину, которая использовала слова в качестве оружия, говоря от имени девушек, не видевших иной возможности, кроме как утопиться. В то время как дамы в салоне матери Люси мучились выбором подходящих обоев, миссис Батлер говорила о принудительном освидетельствовании женщин, о несправедливости, о двойных стандартах… и отвечала за каждое свое слово! Слепая ярость, которая годами циркулировала в крови Люси, наконец обрела цель.

– Я почувствовала огромное облегчение. До того я полжизни буквально задыхалась в присутствии матери и ее подруг. И наконец освободилась – будто сбросила тесную одежду и сменила ее на одежду своего размера.

«Борись за себя!» – хотелось ей крикнуть матери после того рокового утра в библиотеке. Борись за себя, вместо того чтобы снова и снова слушать бестактные и уничижительные замечания Уиклиффа, беспрестанно отравлявшие семейную жизнь. Однако мать не смела бороться. Она лишь поджимала губы, худела, бледнела, становилась все высокомернее, пока не начала походить на заблудившееся в Уиклифф-холле привидение, и чем более измученной и безгласной она выглядела, тем громче Люси хотелось кричать. Много лет спустя, когда Люси добилась успехов в работе на благо Дела, она поняла: направлять свой юношеский гнев надо было против отца. А тогда она еще не вполне понимала: не стоит требовать, чтобы угнетенные изменились сами, прежде чем кто-нибудь потребует изменить тирана.

Аннабель легко улыбнулась ей:

– Вот так и появилась на свет та леди Люсинда Тедбери, которую мы знаем.

Люси кивнула:

– Миссис Батлер в тот же вечер представила меня Лидии Беккер, которая как раз тогда основала первую в Манчестере суфражистскую ячейку. А вскоре я лишилась своей семьи.

Аннабель нахмурилась:

– Насколько мне известно, к движению против Закона об инфекционных заболеваниях присоединилось много дам из высшего общества. Полагаю, не всех их выгнали из дому?

– Не всех, – подтвердила Люси. – Тем не менее я работала с миссис Батлер и миссис Беккер тайно. Отец узнал обо всем два года спустя, да и то вследствие неудачного стечения обстоятельств. Я отправилась к Вестминстерскому дворцу вместе с группой суфражисток, чтобы лицом к лицу встретиться с министром Генри Брюсом; он не выполнил ни одного из своих обещаний – как и Гладстон в наше время, – поэтому необходимо было напомнить о себе. К несчастью, рядом с Брюсом стояли мой отец и еще один пэр. И я предпочла не избегать столкновения.

– О Люси… Наверное, это было ужасно.

Люси пожала плечами:

– Вполне благоразумно было бы сбежать в последний момент, но тогда оказалось бы, что я предаю женщин, с которыми работала два года. Все равно что предать саму себя. И я сделала выбор.

– Ты сделала выбор, – вполголоса повторила Аннабель.

– Отец дождался, пока я вернусь домой, и задал мне взбучку.

А мать так и не вмешалась. Топталась в дальнем углу кабинета, мертвенно-бледная и потрясенная, и даже не сказала «до свидания», когда отец выставил Люси из дома с чемоданчиком в руке. Ее спасла покойная тетя Гонория