Вскормить Скрума - Алексей Доброхотов

– Ничего не присасывался. Просто дыру закрывал. Как же еще можно было всех друмов выловить? Ручками их хватать? Они целым потоком лезут. Пришлось их всех проглотить. А что было делать? Думаешь приятно? – укоризненно посмотрело пушистое существо на мужика, – Откуда они там только берутся в таком количестве? – театрально задумалось, подперев лапками круглую головку, – Наверное, от черных мыслей. Иначе откуда? – выдало странное объяснение.

– Да, ну, от мыслей, – усмехнулся Треха.

– Черные мысли порождают друмов, – со знающим видом заявило неведомое явление, – Друмы расползаются и начинают грызть радужную оболочку. Знаешь, какие они прожорливые? Прогрызают огромные дыры. Жрут, растут и набирают силу. Дыры вызывают новые черные мысли. Появляются новые друмы. Их становится больше. Они все сжирают, растут, слипаются и превращаются в Грума. У Грума другая сила. Он начинает изводить скрумов. Если бы нас, скрумов, не было, то все друмы стали Грумами, и нас скрумов больше бы не осталось. Кто бы тогда ловил друмов? Не надо больше держать в голове черные мысли. Черные мысли становятся друмами. От друмов такая дыра может образоваться, что не сразу ее залатаешь. Знаешь, сколько нам, скрумам, сил нужно, чтобы такие дыры замазывать? А где нам их взять? Особенно после того, как наглотаешься друмов. От них делаешься тяжелым и неповоротливым. Тяжелому летать трудно. Почти невозможно. Видишь, каким можно стать тяжелым и некрасивым?

– Бред какой-то. Во я шандарахнулся, – пробормотал Колька.

– Это не бред. Это жизнь, – глубокомысленно заметило пушистое существо, – Думай лучше о чем-нибудь светлом. От светлых мыслей появляются улы. Они светятся и переливаются всеми цветами радуги. Они очень красивые. От них радостно и легко. Когда их становится много, то приходят Эолы и дарят воздушное покрывало. После этого никакой Грум больше не страшен. Грумы странно не любят Эолов. Они их боятся. Потому, что Эол может рассыпать слипшихся друмов.

– Ангел что ли? – уточнил Колька.

– Кто?

– Ну, этот, который может рассыпать?

– Нет, Эол. Ангелы – это другие. Ангелы живут, там, высоко. На Небе. Ангелы сами по себе. А Эолы являются из сиятельной многоцветности улов.

– Чушь, какая-то, – недоверчиво ухмыльнулся мужик.

– Чего чушь? Ничего не чушь. Сам все увидишь, – надул Скрум пухлые губки, – Если скрума сумел увидеть, то и все остальное увидишь.

Он попытался подпрыгнуть и взлететь, но это плохо у него получилось. Словно наполненный водой воздушный шарик он плюхнулся обратно на сено и стал раскачиваться на тугом брюхе как потревоженное пресс-папье.

– Вместе, говоришь, летать будем? – криво усмехнулся Треха.

– Конечно. Мы всегда вместе.

– Как глисты?

– Как тень, – уточнило серое существо и мячиком закатилось ему куда-то под левую коленку.

– Эй, ты, чудик, ты куда это зашхерился? – окликнул его Колька более благодушным тоном, вздергивая вверх ногу, – В задницу мне пролез, чо ли? А ну, вылазь живо от туда.

«Скрум-м», – громко булькнуло в животе.

– Не булькай, тебе говорят. Вылазь, – резко натужился мужик, – Нашел куда спрятаться. Вылазь, говорю живо.

«Вот прицепилась пакость. Откуда он вообще на фиг взялся?» – пронеслась в голове возмущенная мысль.

«Ни откуда. Скрумы всегда рядом. Только раньше никто нас не замечал», – отчетливо прозвучал в голове чей-то голос.

«Ух ты! Мысли мои читаешь? – подскочил на месте Треха, – Вот новость! В башку, гад, пролез!»

«Это не сложно. Мы же всегда вместе», – пропело непонятное явление и в это момент напряжение живота произвело на свет бурный поток сжатого, дурного воздуха.

Вместе с громким, затяжным выхлопом наружу вылетело пушистое существо и невесомым серым облачком весело закувыркалось в воздухе. Оно скользило в нем легко и плавно, вытягивалось огурцом, скатывалось в круглый комочек, игриво переворачивалось, улыбаясь мужику губастым ротиком. Его округлая мордочка чем-то даже напоминала человеческое лицо. Колька пригляделся к ней и уловил знакомые очертания. Тот же уточкой носик, то же узенький лобик, подбородок остренький, глазки серенькими бусинками. Он ему даже стал нравиться.

«На меня, шельмец, похож вроде, – заметил он, – И кто ты такой, нафиг?..»

«Скрум-м, – снова промурлыкало неведомое создание, – Снова легко. Снова офигительно. Снова можно летать».

«Какой, нафиг, скрум? – отмахнулся Колька, – Быть этого не может. Это у меня в башке жилка лопнула, когда стропилой ёкнуло. Сейчас репой потрясу, и пройдет. Должно пройти. Всегда проходило. Не может того быть, чтобы не прошло. Никогда такого не было, чтобы не проходило», – нервно затараторил он, судорожно потряс лохматой головой, стукнул по ней три раза кулаком для большего эффекта и открыл глаза.

Скрум висел прямо перед его носом и дружелюбно улыбался.

«И как мне тебя звать?» – обалдело хлопнул мужик глазами.

«Скрум, – ласково ответило воздушное существо, – Скрум, и все. Мы скрумы никак больше не зовемся. Нам это ни к чему. Нам незачем звать друг друга. Мы сами по себе».

– Ё-моё… – почесал затылок Треха, – Во чебурахнулся. Во чудо вылезло в перьях! И чего с тобой делать? Чего тебе от меня нужно? Чего ты ко мне прицепился? Других, чо ли, нет? Шел бы ты от меня куда подальше, а? Не к чему мне такие фиговины. Может быть, свалишь?

– Не могу. Мы всегда были вместе.

– Значит не свалишь… Значит останешься… И надолго?

– Мы всегда будем вместе.

– Значит не глюк. Значит надолго. Во влип… – огорчился Колька, – Чего я об это мужикам скажу? Они же меня сразу в дурку уложат. Белочка, скажут, пробежала. А то и того хуже, в Крематорий. Надо куда-то прятаться, пока это все не прошло. Как я теперь с этим на людях покажусь? Еще скажи, что все, что ты тут мне наплел, правда.

– Мы, скрумы, не врем. Мы, скрумы, всегда говорим правду, – весело кружилось вокруг досадное недоразумение.

– Нафига ты мне сдался? – едва окончательно не расстроился мужик, но тут вспомнил, как эта тварь присосалась к груди, высасывая каких-то там черных червяков, когда он ругался.

«Так вот ты зачем. Вот что тебе надо, – наконец, догадался он, – Злостью питаешься!»

«Скрумы не едят. Скрумы воспринимают, – напомнило воздушное создание, – Скруму не нужно ничего кушать. Скрум только оберегает. Неужели друмов пожалел?»

Действительно, жалко что ли, если эта мохнатая летучесть подберет что-то, что и так даром сыпется, как искры со сварочного электрода, во время злости? Вылетело, упало и пропало. Растаяло, как дым. Стоит ли сожалеть? Пусть хоть эта култышка подкормиться. Может и она сгодиться на что, раз все равно крутиться под ногами. Собака и та пользу приносит, хотя жрет в три горла, и ни фига не делает. Досадно, конечно, что из тела вылетает нечто темное, свое все-таки, родное, выстраданное, можно сказать. Раз оно там находилось, значит не просто так. Обидно терять это за здорово живешь. С другой стороны, никакой раны не остается, боли не чувствуется. Противно только, смотреть, как кто-то присасывается. Страшновато, даже немного. Другое дело, когда этого не видишь. Прилепилось себе и ладно. Как комар ночью. Но когда вот так нагло, прямо на глазах, это, прямо скажем, не очень приятно. Пусть бы как-нибудь втихаря делало.

– Ладно, – благодушно махнул рукой Колька, – Оставайся. Соси, если надо. Только соси как-нибудь, незаметно. Сможешь?

– Скрумы не сосут. Скрумы дыру закрывают, – снова повторило пушистое существо, – Не делай в голове черные мысли. Не выпускай друмов. Они такие противные. Они такие тяжелые. После них летать плохо. Летать – это так здорово.

* * *

Забавное существо начинало нравиться Кольке все больше и больше. Он вообще весьма доброжелательно относился ко всякой живой твари. Даже на охоту с мужиками редко ходил. Не только потому, что ружья своего отродясь не имел, душевное состояние не позволяло точно прицелиться в беззащитную зверюшку. Жалко их убивать без особой надобности, разве что подкормиться в особо голодную пору. Но такое в ближайшие десять лет случилось всего один раз, в самый разгар Перестройки. В ту тяжелую годину решили с друганом Витькой мяса раздобыть на халяву. Одолжили у совхозного сторожа бердану с десятком патронов и пошли в лес. Весь день проплутали, только измаялись. Вернулись ни с чем, уставшие, голодные, злые. Напились с горя самогона на последние деньги и все патроны по дровам пересадили. Всю деревню пальбой взбудоражили. Потом, спустя год, провалился друган в болото. Простыл и помер. Два раза его хоронили. Один раз случайно. Второй – окончательно, после того, как он политурой отравился, отмечая свои первые неудачные похороны. С тех пор одиноко жилось Кольке. Ни кого рядом не осталось. Даже собаки. Дворовый пес, подобранный невесть когда, всегда жил своей жизнью: сидел на цепи, жрать просил, да обильно гадил посреди двора. Кошки непонятно откуда появлялись и исчезали; обходили хозяина стороной. За другой домашней животиной жена ходила. Не имелось у человека никакой душевной привязанности. А вдруг эдакое. Да еще свое, постоянно при нем, ему полностью принадлежащее, можно сказать любящее, о нем заботящиеся, свое, родное, смешное и пушистое. Чем Скрум не товарищ? Чем не приятель? Тем более что от него все равно не избавишься, как от жены. Зато поговорить можно.