Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова

Снег засверкал под его лучами, на миг ослепил, и мужчина смежил веки. Когда он вновь открыл глаза, то вдруг увидел перед собой этот прекрасный дом таким, каким он был до той страшной ночи.

Вот счастливая Сонъи, не в силах ждать, выбегает им с Чжонку навстречу. И глаза ее, как глаза матери, искрятся и блестят задором. Чжонку, сгорая от нетерпения, прибавляет шаг, почти бежит к девочке. Даром Соджун говорил о приличиях, даром! Елень грозит пальцем плутовке, но на ее прекрасных устах играет светлая улыбка, и сама она как свет, как солнце после грозы — яркая, лучистая, такая прекрасная! Хвансу и Хванрё играют в шахматы в чайном домике, откуда иногда доносятся звук щелбана и хохот победителя. Шиу поглядывает туда и удручённо качает головой: ну где это видано, чтоб в шахматы на щелбаны играли? Он спускается с крыльца и идет к Соджуну, улыбаясь и протягивая руку, и улыбка живая, искренняя…

Капитана даже качнуло, он взялся за косяк нетвердой рукой, потом опять посмотрел на двор, но видение пропало…Кто бы ни въехал сюда, здесь уже никогда не будет столько счастья и света, как раньше. На земле уже не осталось следов крови, но сама земля ничего не забыла. Она до самой тверди пропиталась страданием этой семьи. И Соджун — как ни крути — волею жестокосердной Судьбы тому виной…

Мужчина спустился с крыльца. Ветер вновь нырнул во двор, и тут до слуха капитана донесся страшный скрип. Так скрипит дверь на давно не мазанных петлях. Соджун пошел на звук. Через мгновение он был у той самой конюшни, где двое солдат измывались над Елень. Дверь хлопнула о прибитую вторую створку и вновь со страшным скрипом открылась, Соджун ее перехватил и вошел внутрь.

Пустые стоила. Старая солома шуршит под ногами, и здесь холодней, чем на улице. И все бы ничего — просто брошенная конюшня — кабы не веревки, свисающие с перекладины. Сейчас без своей ноши они не такие страшные и опасные, но тогда… Соджун скрипнул зубами.

— Убью, — промолвил он равнодушно и вышел из конюшни.

Он ехал по Хансону, а мысли толклись в голове вяло, будто и они устали. Рука ныла сильнее. Может, все же стоит показать рану доктору Хвану? Все подобные царапины обычно заживали на Соджуне, как на собаке, а сейчас… Мужчина приподнял локоть и скривился от боли. Он бы и припустил, но от долгой качки в седле изрядно мутило, поэтому пришлось перейти на шаг. Вот попались на пути рабыни, идущие из его дома с корытами для стирки. Женщины остановились, узнав хозяина, и поклонились. Соджун едва кивнул. А чего ему раскланиваться с рабынями? Он отъехал от них шагов на десять, как вдруг резко обернулся. Сердце забилось сильней: Елень среди женщин не было, значит... Он толкнул коня пятками, и тот весело затрусил к дому, Соджуну от боли пришлось сжать зубы.

Рабы во дворе, увидев молодого господина, тут же бросились к нему. Соджун спешился, бросив поводья слуге. Анпё уже спешил с другого конца подворья.

— Хвала Небесам вы вернулись, господин! — кричал он.

Соджун смотрел на его согнутую в низком поклоне спину и готов был улыбаться. Он дома!

— Где отец? — спросил капитан магистрата.

— Во дворце, где же ему еще быть, — отвечал Анпё, принимая вещи от хозяина.

— А Чжонку?

— У учителя.

— Ясно, готовьте купель и обед. И вот еще, глянешь мне рану, тянет…

Анпё нахмурился.

— Может послать за доктором?

Соджун махнул рукой. Слуга вздохнул и оправился с хозяйским мешком в комнату и потому не видел, как молодой господин снял обувь на крыльце женской половины дома и шагнул в комнаты. Анпё не видел этого, поэтому не успел остановить, а Соджун из большой залы шагнул к двери комнаты, где он оставил Елень.

— Госпожа Елень, — позвав ее по имени, мужчина замолчал.

Не зная, что сказать далее, он толкнул дверь в комнату и замер на пороге. Месяц назад здесь он оставил Елень. Когда Соджун приходил к ней, она никогда не вставала, просто смотрела на него и молчала. И он молчал. О чем говорить с любимой женщиной он не знал. Она так и не надела те шелковые одежды, что он купил. Носила лишь некрашеную чиму и такую же грубую кофту. Сейчас же с места хозяйки этой половины поднялась красивая молодая женщина в дорогих шелковых одеждах. Она быстро вышла к Соджуну и присела перед ним, склонив голову, на которой в красивую высокую прическу были сколоты волосы. Такие прически благородные дамы не носят. Такие прически из накладных волос носят лишь кисэн. Соджун был так удивлен, так поражен, что не знал, как быть дальше.

Женщина выпрямилась перед ним. Она была младше его, ее звали Микён, что значило «ослепительно красивая». Имя полностью оправдывало себя: девушка была красива, стройна, к тому же талантлива. Она славилась игрой на каягыме[1].

Соджун стоял как оглушенный. Он настолько не ожидал в этих покоях увидеть другую женщину, что даже не мог вымолвить и слова. Он видел перед собой лучистые и в то же время мягкие, темные, как чернослив, глаза, окутанные пушистым веером длинных ресниц, видел притягательную родинку на щеке, а в душе поднималась буря. Кисэн глянула на него мельком и вновь опустила взгляд.

— Молодой господин, вы верну…

— Почему ты здесь? — перебил ее Соджун.

Женщина вновь присела.

— Это мои покои, господин капитан.

— И как долго?

Микён, видимо, расслышала в его словах нотки гнева и подняла на него свое прекрасное лицо.

— Господин…

— Я спросил тебя!

— Ваш отец привез меня почти месяц тому назад.

Соджун сжал кулаки. Старик дождался отъезда сына и привел в дом наложницу. Ему почти 70, какая наложница? Если только развлекать его игрой на каягыме… На большее же политик просто не способен уже. В таком возрасте привести в дом кисэн — лишь людей насмешить! Капитан глянул еще раз на девушку и вышел. Он слетел с крыльца и остановился посреди двора. Из мельтешащей по двору челяди он не находил ни Елень, ни ее детей. Страх нехорошо касался ледяными пальцами живота. Соджун за руку поймал молоденькую рабыню.

— Где госпожа и дети?