Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века - Ян Хельфант

эта роль угнетателя, во всем равного дикому хищнику, перешла к алчному купцу. Рассказ крестьянина о своих горестях отвлекает рассказчика от охоты, которую он ожидал с таким воодушевлением, и у него возникает желание побольше узнать об обстоятельствах жизни собеседника. К концу охоты было убито четыре молодых волка (три застрелены, один затравлен борзыми), но сам рассказчик не сделал ни выстрела. Старые волки и оставшийся молодой волк спаслись, ускользнув от одного из охотников, за что Андриан яростно изругал его, как Данило старого графа Ростова в «Войне и мире».

Если псовая охота на волков отражала нравы предыдущей эпохи, то охотничьи общества, существовавшие в последние десятилетия императорской России, отразили в себе противоречия и трения, характерные для нового периода, когда современные влияния соседствовали с застарелыми разногласиями между привилегированными сословиями и крестьянством. Рассказ Салова, имеющий отчетливые параллели с исследованиями по «волчьему вопросу» таких специалистов, как Сабанеев и Туркин, демонстрирует, насколько регулярно особенности сосуществования российского общества с волками проявлялись в различных источниках тех лет. Волки, к которым рассказчик в сочинении Салова подобрался так близко под руководством наемного доезжачего Андриана, представляли собой константу, объединявшую старую и новую Россию. В следующей главе я рассмотрю, каким образом другое проявление современности – новейшая медицина – повлияло на традиционные отношения между русскими людьми и волками в годы до и непосредственно после появления вакцины Пастера против бешенства.

Глава 3

«Водобоязнь» Чехова, «Бешеный волк» Кузминской и страх перед звериным бешенством накануне появления вакцины Пастера

В настоящее время, на человека, уже заболевшего бешенством, мы смотрим только как на несчастного, которого – лечи, не лечи, а результат будет один и тот же, но не считаем его ходячим очагом заразы, одно прикосновение к которому может быть для нас пагубным. Но в прежнее время, насчет заразительности бешенства существовали самые дикие взгляды. Боялись заразиться вследствие пребывания с больным в одной комнате…

А. Х. О бешенстве у человека и животных [А. Х. 1880: 16]

Среди смертельных заболеваний, от холеры до туберкулеза, причинявших ущерб населению России на протяжении XIX века, бешенство считалось одним из самых опасных. Передаваемое через укусы бешеных собак и волков, собачье бешенство неизбежно приводило к смерти; у человека проявлялись характерные симптомы: сверхчувствительность, тоска, спазмы, перемежавшиеся с вялостью, мучительная жажда, усугублявшаяся невозможностью глотать жидкость, а перед самой смертью – паралич и потеря сознания. В десятилетия, предшествовавшие появлению в 1885 году вакцины Пастера, которая предотвращала развитие бешенства у тех, кто пострадал от укусов, но у кого заболевание еще не проявилось, сообщения о нападениях бешеных животных, и особенно волков, на людей, описания ужасных симптомов бешенства на фоне неэффективного лечения, ра́вно как и известия о распространении болезни через собачьи укусы привлекали напряженное внимание всего российского общества[71]. Подобные публикации появлялись как в массовой прессе, так и в специализированных журналах, издаваемых российскими охотничьими обществами, Российским обществом покровительства животным и набиравшим силу медицинским сообществом[72]. Эта проблема отразилась и в художественной литературе того времени.

Наибольший резонанс вызвало сообщение о девятнадцати смоленских крестьянах, подвергшихся нападению бешеного волка 17 февраля 1886 года. Незамедлительно отправленные в Париж для лечения у Пастера, они привлекли значительное внимание со стороны как российской, так и французской прессы[73]. Пастер помог оплатить их поездку – как из гуманистических соображений, так и для более пристального исследования заразности волчьих укусов и возможной корректировки режима прививок. В итоге трое из пострадавших умерли, а шестнадцать вернулись в Россию. Подобные «паломничества», призванные предупредить развитие ранее неизлечимой болезни, вскоре привели к открытию антирабических станций по всей Российской империи.

В этой главе на основании разнообразных источников – публикаций в периодической печати, медицинских исследований и произведений художественной литературы – будет рассмотрено культурное влияние, которое оказывала столь тесная взаимосвязь между волками и бешенством в России конца XIX века. Будут исследованы напряженные отношения между сельскими жителями России и профессиональными медиками, ответственными за их лечение, но неспособными эффективно заниматься им до появления вакцины Пастера, а также неоднозначная роль, которую играли в этом противоречивом медицинском ландшафте народные целители. Основное внимание в главе будет уделено двум литературным произведениям – рассказам А. П. Чехова «Водобоязнь» и Т. А. Кузминской «Бешеный волк», – которые были опубликованы в 1886 году, в ближайшие месяцы после появления вакцины Пастера, и резко расходились в трактовке одних и тех же вопросов. В завершение главы я вновь обращусь к истории русских крестьян, ездивших в Париж для лечения после волчьих укусов, благодаря чему в самой России ускорилось распространение средств по борьбе с бешенством. В совокупности эти взаимосвязанные темы позволят под новым углом рассмотреть то влияние, которые волки оказывали на воображение русских людей в XIX веке.

17 марта 1886 года, ровно через две недели после того, как Пастер публично объявил об эффективности своей вакцины при лечении 350 человек, А. П. Чехов (1860–1904), врач по профессии, напечатал в «Петербургской газете» рассказ «Водобоязнь». Это был один из последних рассказов, вышедших под псевдонимом Антоша Чехонте в переломный год, когда Чехов осознал себя настоящим писателем. В 1890-е годы Чехов существенно переработал этот рассказ; в пересмотренном виде он был напечатан под заглавием «Волк» в 1905 году, через год после смерти писателя, на страницах журнала «Русская мысль» [Чехов 1985а][74]. В обоих вариантах рассказа главного героя, помещика, во время возвращения с охоты кусает волк. В надежде предотвратить болезнь он обращается как к знахарям, так и к профессиональным медикам, и с мрачными предчувствиями выискивает у себя ее вероятные симптомы; таким образом страх русских людей перед бешенством, или лиссофобия, получает отражение в нарративном пространстве накануне появления вакцины Пастера. Выслушивая от местного врача и других людей различные описания болезни, он мечется между оптимизмом и отчаянием, благодаря чему выявляется воздействие этого медицинского нарратива на его мировосприятие.

В июне 1886 года, через три месяца после выхода «Водобоязни», Т. А. Кузминская (1846–1925), свояченица Л. Н. Толстого, опубликовала в журнале «Вестник Европы» рассказ «Бешеный волк» [Кузминская 1886]. Рассказ Кузминской, перед публикацией прочитанный и одобренный Толстым, исследует те же культурные предрассудки, но расставляет иные акценты. Он описывает нападение бешеного волка на деревенскую вдову и ее детей, страх обывателей перед болезнью и ее вероятными разносчиками, а также отчаянные попытки пострадавших предотвратить развитие бешенства. В пугающих тонах изображена встреча героев с нарождавшейся российской провинциальной медициной, которую Кузминская противопоставляет духовной и психологической поддержке, полученной пострадавшими со стороны деревенского знахаря. Акцент Кузминской на переживаниях и судьбе главной героини вписывает общие русские культурные нарративы о волках и бешенстве в гендеризированное пространство, а также особо подчеркивает темы провинциального невежества и социальной несправедливости.

В своей авторитетной работе «Оформляя болезнь» Чарльз Розенберг предложил интерпретационную схему, которая поможет нам в непростой задаче установления взаимосвязей между разнородными литературными и нелитературными источниками. Как сформулировал Розенберг:

Болезнь объединяет в себе биологическое явление, особый для каждого поколения набор словесных конструктов, отражающих интеллектуальную и институциональную историю медицины, обоснование и потенциальную легитимацию государственной политики, проявление социальной роли и индивидуальной – интрапсихической – идентичности, утверждение культурных ценностей и структурирующий элемент во взаимодействии врача и пациента [Rosenberg 1992: XIII–XXVI].

Мое исследование отразит каждый из этих аспектов, но особый акцент будет сделан на значении нарратива в литературном произведении при описании взаимодействия целителя, который демонстрирует власть и доминирование – или, напротив, дает утешение, и пациента, занимающего уязвимую позицию, поскольку его жизнь находится под угрозой. Поэтому, особенно при анализе описания провинциальной медицины в рассказе