Круглый год с литературой. Квартал второй - Геннадий Красухин

Стихи его мне по-прежнему не нравились. И ещё я никак не мог понять, как при таком коленопреклонённом отношении к Рериху можно быть антисемитом. А Сидоров им был.

29 АПРЕЛЯ

Василий Васильевич Каменский (родился 29 апреля 1884 года) был не только одним из первых русских футуристов, но и одним из первых русских авиаторов.

В 1908 году работал замом главного редактора журнала «Весна», где познакомился со столичными поэтами и писателями, в том числе с Бурлюком, у которого учился живописи, с Хлебниковым и другими.

В 1911 году ездил в Германию и во Францию, где обучался лётному делу, на обратном пути побывал в Англии, в Вене. Недолгое время был авиатором, освоил моноплан «Блерио XI». После авиакатастрофы в Ченстохове 29 апреля 1912 года жил в пермском посёлке. В 1913-м переехал в Москву, где примкнул к группе кубофутуристов, участвовал в её деятельности, в издании ею сборника «Садок судей». Вместе с Маяковским и Хлебниковым путешествовал по стране с выступлениями, с чтением своих футуристических произведений.

В 1916 году жил под Пензой. Перерабатывал в пьесу свою поэму «Степан Разин» и занимался усовершенствованием своего аэроплана и проектированием аэросаней.

В 1914 году выходит его сборник «Танго с коровами», в 1915 – поэма «Степан Разин». В 1919 она переработана в пьесу, в 1920-м – в роман.

Как и все футуристы, с восторгом принял Октябрьскую революцию. Вёл в Красной армии культработу. Входил в группу «ЛЕФ».

В 1930-х писал мемуары, изданные в 1968 году.

С конца 1930-х тяжело болел. Ему ампутировали обе ноги. 19 апреля 1948 года Каменского сразил инсульт, и последние годы жизни он провёл парализованным.

Умер 11 ноября 1961 года.

Любопытно, что именно Василий Каменский ввёл в обиход русского языка слово «самолёт». До этого летательные аппараты называли «аэропланами».

Стихотворение «Чурлю-журль» даёт представление о его поэтической манере:

Звенит и смеётся,Солнится, весело льётсяДикий лесной журчеёк,Своевольный мальчишка:Чурлю-журль,Чурлю-журль.Звенит и смеётся,И эхо живое несётсяДалёко в зелёной тиши!Корнистой глуши:Чурлю-журль,Чурлю-журль.Звенит и смеётся.Отчего никто не проснётсяИ не побежит со мнойДалеко в разгулье:Чурлю-журль,Чурлю-журль.Смеётся и солнится,С гор несёт песнюИ не видит, лесная лесникаНизко нагнулась над ним.И не слышит цветникаПесню ответную,Еще зовно зовёт:Чурлю-журль,А чурлю-журль.

Стихи Анны Барковой я впервые прочитал старшеклассником в антологии И. Ежова и Е. Шамурина, изданной в двадцатые годы. Её давал мне читать отец моего школьного друга. Он таким образом приобщал меня к запретной тогда поэзии Серебряного века.

Фамилию я запомнил, а стихи нет. Они не произвели тогда на меня никакого впечатления.

А много лет спустя я узнал о страшной судьбе Анны Александровны Барковой.

Оказывается, она уже в 1925 году оценила современную ей действительность:

Пропитаны кровью и жёлчьюНаша жизнь и наши дела.Ненасытное сердце волчьеНам судьба роковая дана.Разрываем зубами, когтями,Убиваем мать и отца.Не швыряем в ближнего камень —Пробиваем пулей сердца.А! Об этом думать не надо?

Не надо. Но она думала. И писала об этом.

Стихи, конечно, несовершенные, но мастерство их автора меньше всего интересовало тех, кто составлял проскрипционные списки после убийства Кирова в 1934 году и получил широкие полномочия действовать, сверяясь с ними.

В конце 1934-го Анну Баркову арестовывают и заключают на пять лет в Карлаг (1935–1939). После выхода из лагеря отправляют в Калугу, где она с 1940 по 1947 годы живёт под административным надзором. В 1947 году арестовывают повторно, отправляют в Инту, в знаменитый концлагерь, где она находится до 1956 года. «Не имея родных «на воле», она не получала никакой помощи извне», – вспоминают о Барковой её солагерницы.

Год после этого живёт в украинском посёлке Штеровка недалеко от Луганска. Получила реабилитацию.

Но в Штеровке она дружит с портнихой, которая шьёт на дому. У кого-то из клиенток нет денег на оплату, и та действует проверенным способом: доносит органам на портниху и Баркову, что они, как будет повторено в суде доносчицей и её друзьями, «опошляли советскую печать и радио». Учитывая прошлое Барковой, суд не сомневается в правдивости свидетельств.

Арестованная в ноябре 1957 года, она обвинена в антисоветской агитации и отправлена в мордовский лагерь, из которого выходит только в 1965 году.

С 1934 по 1965-й! 31 год вырезан из жизни! В 33 года познакомилась Баркова с советской пенитенциарной системой. В 64 вышла на волю. Вышла инвалидом, и, реабилитированная, направлена в инвалидной дом, в мордовскую Потьму.

В это время о ней узнают Твардовский и Федин. Благодаря их хлопотам она возвращается в 1967 году в Москву.

Живёт в комнате коммунальной квартиры на Суворовском (теперь – Никитском) бульваре. Её принимают в Литфонд. Ей назначают пенсию – 75 рублей.

Некогда – в 1922-м – ей помог выпустить книжку «Женщины» Луначарский. Ему её стихи понравились, о чём он сообщил в предисловии к книжке: «Трудно допустить, что, кроме краткого жизненного опыта и нескольких классов гимназии, ничего не лежит в её основе. Ведь в конце концов это значит, что в основе книги лежит только богато одарённая натура».

А перед этим Луначарский писал ей самой: «…у Вас богатые душевные переживания и большой художественный талант. Вам нужно всё это беречь и развивать. Я вполне допускаю мысль, что Вы сделаетесь лучшей русской поэтессой за всё пройденное время русской литературой, но, разумеется, это при условии чрезвычайного отношения к собственному дарованию».

Луначарский умер в 1933-м. Трудно сказать, смог бы он помочь Барковой избегнуть страшных испытаний, свалившихся на неё. Скорее всего, не смог бы.

А что до «чрезвычайного отношения к собственному дарованию», то в условиях нечеловеческого существования такое отношение выработать, конечно, трудно. Баркова оставила не стихи, а зарифмованные свидетельства ужасающего быта тех, кого людоедская власть объявила своими врагами. Потому их не печатали при её жизни (умерла 29 апреля 1976 года, родилась 16 июля 1901-го). Начали печатать только в перестройку, в 1990-м. Говорят, что и сегодня опубликовано далеко не всё из её наследия. Что в общем-то понятно: не укладываются её свидетельства в ту розовую картину прошлого, которую рисуют сейчас придворные историки. Вот – опубликовали, и как теперь растолковать нынешней молодёжи эти строчки:

И вот благополучие раба:Каморочка для пасквильных писаний.Три человека в ней. Свистит трубаМетельным астматическим дыханьем.Чего ждёт раб? Пропало всё давно,И мысль его ложится проституткойВ казённую постель. Всё, всё равно.Но иногда становится так жутко…И любит человек с двойной душой,И ждёт в свою каморку человека,В рабочую каморку. Стол большой,Дверь на крючке, замок-полукалека…И каждый шаг постыдный так тяжёл,И гнусность в сердце углубляет корни.Пережила я много всяких зол,Но это зло всех злее и позорней.

30 АПРЕЛЯ

Владимир Георгиевич Полетаев единственную свою книжку не увидел. Он покончил с собой, выбросившись из окна пятого этажа 30 апреля 1970 года. А Олег Чухонцев составил и выпустил книжку Полетаева в тбилисском издательстве «Мерани» в 1983 году. Книга называется «Небо возвращается к земле» (в названии сквозит намёк на трагедию).

При жизни он публиковался немного. Больше переводил. Больше всего грузинских поэтов.

С болью читаешь такое его стихотворение:

…когда приметы листопадазакопошатся там и сям,когда незваная прохладауже бежит по волосам,когда над городом упорноиграет чёрная валторна,и на развалинах жарыпируют старые дворы,и розовая Поварская,заученная наизусть,закружится, а я смеюсь,и рук твоих не выпускаю,и недоделаны дела,а ты проста и весела…Вот небо хлынуло потокоми нам загородило путь,и так легко его потрогать —лишь только руку протянуть.

Володя Полетаев родился 27 августа 1951 года. И, стало быть, погиб на 19 году жизни.