Господин двух царств - Джудит Тарр

Она съела хлеб. Нико считал каждый кусочек. Он просто сводил ее с ума. Всем своим существом он ненавидел ее, она это ясно видела, но ее поручили ему, и он будет ухаживать за ней, чего бы это ему ни стоило.

Он должен был бы влюбиться в нее. В сказках такое со стражами случалось, особенно если они охраняли девушку царской крови, за которую они отвечали ни перед кем иным, как перед самим царем.

Но с этим стражем такого не случится. Когда хлеб был съеден, Нико поставил перед ней чашу с мясом, приправленным специями. Наверное, козье. Она принюхалась. Да, козье. Если бы гуся или утку, или кусочек жирной говядины…

Кое-как она съела и это. Желудок сопротивлялся, но Мериамон была сильнее. Вино пошло легче, вызывая головокружение и одновременно придавая сил. Она отставила пустую чашу.

— Ну вот, тиран, теперь ты позволишь мне покинуть тебя?

— Теперь позволю, — сказал он. Неужели на его лице мелькнула улыбка?

Конечно, нет. Нико никогда не улыбался ей.

9

Когда Мериамон вернулась, ее дожидался мальчик, один из личных слуг Александра. Он сказал, что царь был бы рад ее обществу, если это тоже доставит ей удовольствие.

Сначала она подумала, что это устроил Нико. Но он все утро был с ней, ходил по пятам, так что ей иногда хотелось его прогнать, и не разговаривал ни с кем из царских приближенных. Он, казалось, так же удивился, как и она, хотя Сехмет отвлекала его, громко мурлыкая, карабкалась ему на плечо.

— И кошка тоже, — сказал мальчик. — Александр сказал, чтобы и она пришла. И, пожалуйста, оденьтесь для верховой езды.

Мериамон подавила вздох и пожала плечами. Почему бы и нет? Одежда на ней была чистая, сама она была в общем в порядке, хотя Филинна делала ей знаки, показывая на ванну.

— Я готова, — сказала Мериамон. — Пойдем?

Когда Мериамон вышла на улицу с Сехмет на плече, ее уже ожидал другой посланник Александра: рыжий, веснушчатый, с выбитым зубом дикий фракиец, державший за узду гнедую кобылу. Она была, несомненно, из персидских трофеев, но меньше, чем лошади обычной персидской породы. «Пустынная разновидность, — подумала Мериамон, — и очень красивая, и, если кровь ее течет достаточно быстро, такая же выносливая. В лошади чувствовался огонь, и жар в тонких ноздрях и в больших глазах, но она была явно уравновешенной.

Она была настоящим царским подарком и в попоне из шелка и золота, и в простой походной упряжи, был и конюх, чтобы за ней ухаживать. Частью знаками, частью на ужасном греческом он объяснил, что есть еще и мул со вьюком и погонщиком, а если она хочет ехать в повозке, то будет и повозка, хотя царь уверен, что ее, наверное, устроит лошадь.

— Да, конечно, — ответила Мериамон, проведя рукой по шелковистой гриве, и осторожно дунула кобыле в ноздри. Лошадь так же осторожно дунула в ответ. Она заметила тень Мериамон — уши стали торчком, она задрожала, глаза расширились. Но она не двинулась с места. Мериамон пригладила длинную черную челку, обвела пальцем звездочку на лбу.

— Она такая красивая, — сказала она.

Фракиец радостно оскалился. Мериамон не могла сдержать ответной улыбки. Маленький коренастый кривоногий парень с выбитым зубом, он выглядел, как Бес — бог-карлик, бог удачи, дарящий смех.

Даже Нико был не в силах испортить ей удовольствие. Как она и ожидала, ему было очень обидно видеть, как она садится верхом, а ему нельзя.

— Скоро, — сказала ему Мериамон. — Когда ты немного окрепнешь, я разрешу тебе ездить верхом.

Его это мало утешило, но ничего не поделаешь. Даже жрецы Имхотепа не могут заставить кость срастаться быстрее, чем она может, а перед ярким светочем их знаний то, что умела Мериамон, было лишь слабым огоньком.

«Пора», — подумала Мериамон. Она осторожно посадила Сехмет на землю, взялась за гриву и взлетела на золоченый чепрак. Сехмет вскочила на ее подставленное колено, затем на плечо, обвилась вокруг шеи. Кобыла стояла неподвижно, как скала. Мериамон взяла поводья. Мундштук был из простой бронзы, не такой, как греческие, которые жестоко раздирают челюсти коня, не давая ему закрыть рот. «Но греки и ездят-то на жеребцах», — подумала Мериамон.

Фракиец отпустил уздечку. Кобыла была теплая, гибкая, недавно объезженная. Она подняла голову, распустила хвост и затанцевала. Мериамон отчаянно захотелось сжать пятками гладкие бока и помчаться через весь город.

Вместо этого она развернула лошадь. Нико стоял неподвижно, на скулах его играли желваки.

Ждал еще и другой конь, и слуга уже готовился сесть на него. Это был мерин, большой, не греческой породы, с тяжелой головой и смирным взглядом. Судя по покатым плечам, у него должен быть плавный ход. Мериамон перевела взгляд на Нико. Тот уставился куда-то влево от головы коня.

— Тебе понадобится помощь, чтобы сесть верхом, — сказала она.

Его плечи напряглись. На мгновение ей показалось, что Нико сейчас убежит. Но Нико пошел, но не прочь, а к мерину. Слуга выглядел несчастным, но подставил скрещенные руки. Нико встал на них и легко вспрыгнул на коня. Пользуясь зубами и одной рукой, разобрал поводья. Похоже, он смог бы сделать то же самое и в полном вооружении, и со щитом.

Он кивнул слуге, и мальчик уселся позади него. Нико пустил мерина шагом.

Кобыла била копытом землю и всхрапывала. Мериамон позволила ей двигаться танцующей рысью и, обогнав тех двоих на мерине, пустилась вниз по извилистой улице.

Царь ждал у северных ворот с компанией всадников. Одного коня держали в поводу — красивый жеребец храпел, яростно грыз удила, мотая головой, ронял клочья пены. Это конь Нико. Точно.

— Нет, — сказала Мериамон. Нико показал ей зубы.

— Как ты думаешь, сможешь с ним справиться? — спросил он слугу.

Мальчик пожал плечами, пытаясь выглядеть беспечным.

— Как вам угодно, — отвечал он.

— Мне не угодно, — сказал Нико. — Но ему нужно размяться. Давай, люди ждут.

Оба ухмыльнулись. Слуга подошел к жеребцу, успокаивая на ходу, взял повод. Подождал, чтобы животное его рассмотрело, и, прежде чем конь успел шарахнуться, ловко вскочил на него.

Когда они выезжали из ворот, Мериамон оказалась рядом с Александром. Это было устроено нарочно, она это ясно видела. Мериамон чувствовала на себе множество глаз, внимательно ее изучавших. Однако враждебности было меньше, чем она ожидала, зная придворные нравы. Приближенные Александра отчаянно ревновали его, готовы были драться за каждую минуту его времени, одно его слово или взгляд могли послужить причиной жестокой ссоры.

Но Мериамон не была мужчиной, а это было очень существенно. Не была она и македонянкой, что тоже могло иметь значение и имело бы, если бы они не помнили, кем она была. Мериамон подозревала, что они думают о ней так же, как о Сехмет: создание богов, сверхъестественное, священное и не имеющее ничего человеческого, к чему можно было бы ревновать. К тому же она убедилась, что они всегда считали, что их царь не похож ни на кого в мире.