Господин двух царств - Джудит Тарр

Гефестион почувствовал мгновенный приступ ярости, но тут же подавил его, вздохнул глубоко и осторожно, помня о своих перевязанных ребрах. Сосчитал удары сердца, чувствуя при каждом ударе боль от львиных когтей, и сказал:

— Хороший и честный царь может сделать очень много, даже под властью Великого Царя. Плохой царь может причинить много бед даже при хорошем Великом Царе. Но, — продолжал Гефестион, — так будет недолго, если узнает Александр. Александр очень терпелив. Но трусов и подлецов он терпеть не может.

— Я бы хотел увидеться с ним, — сказал Абдалоним.

— Ты сможешь это сделать, — ответил Гефестион, — если станешь царем. Он сам посадит тебя на трон и коронует собственными руками.

— Нет, — возразил Абдалоним, — со здешним народом так нельзя. Они тоже захотят сказать свое слово. Им очень не понравилось, когда персы так явно показывали, что они здесь хозяева. Из-за этого и началось восстание.

— Мы можем поговорить с народом, — вмешался Артас. — Ты знаешь нас, ты знаешь, каким мы пользуемся влиянием. Ты станешь царем Сидона?

— Хорошо, — сказал Абдалоним, глядя на корону и мантию. Они сверкали на солнце, а черная земля сада еще больше подчеркивала их великолепие. Абдалоним поднял выпачканные землей руки. — Но я не какой-нибудь князек, — сказал он.

Гефестион протянул свои руки. Они были достаточно чистые, но загрубели и покрылись мозолями от долгих лет возни с оружием и конской упряжью.

— Нежные руки быстро покроются волдырями, — сказал он, — если им придется править царством.

— Я тоже так думаю, — согласился Абдалоним и огляделся вокруг. Его сад стоял серый и пустынный в своем зимнем сне. Над головой неожиданно и резко прокричала морская птица. Абдалоним расправил плечи.

— Ладно, — сказал он. — Ладно. Отведите меня в баню и объясните, что должен делать царь, а потом посмотрим, как мне понравится этот Александр. Если мы друг другу подойдем, я согласен.

Гефестион наконец позволил себе улыбнуться.

— Вы друг другу подойдете. Поверь мне, владыка царь. Прекрасно подойдете.

Мериамон не присутствовала при встрече нового царя Сидона с Александром, но позже услышала о ней. Абдалоним был прям и совершенно бесстрашен, а Александр, как говорили, был от него в восторге. Конечно, они подошли друг другу и Сидон согласился принять Абдалонима в качестве своего царя, хотя старейшины были недовольны, что ими будет править бедняк.

— Сделаем его богатым, — решил Александр и дал ему все, что было у прежнего царя, а также часть персидских трофеев и большое поместье за городом с его старым садом в середине. После этого волей-неволей старейшины тоже смирились.

Мериамон устала странствовать, устала от неудобств бродячей жизни, от дождей и ветров, от разговоров на чужих языках. И что хуже всего, она не могла спать, потому что как только засыпала, ее преследовали кошмары.

Персы тут были ни при чем. Маги ушли вместе с послами Дария и больше не возвращались, ни тайно, ни в открытую. Это было что-то другое. Как будто боги хотели говорить с ней, но расстояние было слишком большим, а ее сила слишком мала и слишком далека от своего источника.

Это был всегда один и тот же сон: темная страна, грифы и змеи, танцующие тени и голос, тихий и медленный. Она всегда просыпалась раньше, чем могла понять слова. Это не был сон умиротворяющий, как тот, что она видела в Маратосе. Его тьма была выше звезд. У богов были лица демонов. Мериамон всегда лежала в кровати, которая не была египетской, вдыхала воздух, который не был воздухом страны Кемет, и знала в предрассветной мгле, что умрет, если не увидит снова родины.

Она худела, персидские штаны стали ей велики. Лицо ее стало костистым и изможденным; когда она случайно увидела свое отражение в серебряной чаше, то обнаружила, что глаза у нее ввалились.

— Ты выглядишь ужасно, — сказал Нико. Они уже почти неделю были в Сидоне, и армия стала обустраиваться, как делала всегда, если появлялась возможность. Куда они пойдут дальше и что будут делать, никто точно не знал, хотя по этому поводу ходило множество слухов. Мериамон заставила себя встать с постели, надела что попалось под руку и вышла в центральную комнату, где Нико сидел один и чинил ремень щита. Было совершенно непонятно, как это можно делать, если только одна рука здорова, а другая в лубках, но он как-то ухитрялся.

Нико уже не смотрел на нее так ужасно, когда она вышла утром, но приветствовал ее в своем лучшем духе. Она удержалась, чтобы не закрыть лицо руками, и подошла посмотреть на завтрак, разложенный на столе. Греки никогда не едят до полудня ничего, кроме сухого хлеба, но финикийцы более благоразумны: они плотно едят до начала дня, чтобы день начался хорошо. На столе были свежеиспеченная лепешка, чаша с финиками, кувшин разбавленного вина и еще что-то, вкусно пахнущее специями. Мериамон почувствовала спазмы в желудке.

— Ты выглядишь так, как будто не спала с самой Иссы, — сказал Нико. — Ты больна?

— Нет, — ответила Мериамон не задумываясь, налила чашу вина, с трудом отпила глоток.

Нико встал. Прежде он делал это с трудом, потому что ему мешали боль и лубки на руке, но теперь он уже выздоравливал, и к нему вернулась его удивительная грациозность.

— Ты скучаешь по дому?

Мериамон не любила, когда ее вызывали на откровенность, поэтому она направилась к двери.

Но он был уже там, широкий, как стена, и такой же неприступный.

— Вернись и поешь, а потом я отведу тебя к Филиппосу.

— Я не голодна, — ответила Мериамон, — и врач мне определенно не нужен.

— Ты не можешь видеть себя… — начал Нико. Она яростно посмотрела на него.

— Я не больна!

— Скажи это своему зеркалу.

Она медленно, глубоко вздохнула.

— Да, я скучаю по дому, — призналась она, — да, я плохо спала. Но я не больна и не помешалась… если ты не доведешь меня до этого.

— Ну так поешь, — настаивал он. — Может быть, ты и не против того, чтобы умереть у меня на руках, но мне моя шкура еще дорога. А я боюсь, что тогда царь не захочет сделать из нее даже коврик.

— Я не умру у тебя на руках.

— Докажи.

Она свирепо глянула на него. Он ответил таким же свирепым взглядом. Мериамон подошла к столу, отломила кусок хлеба и вгрызлась в него. Он был все еще теплый, свежий и душистый, но вкуса она не чувствовала.

Она съела хлеб. Нико считал каждый кусочек. Он просто сводил ее с ума. Всем своим существом он ненавидел ее, она это ясно видела, но ее поручили ему, и он будет ухаживать за ней, чего бы это ему ни стоило.

Он должен был бы влюбиться в нее. В сказках такое со стражами случалось, особенно если они охраняли девушку царской крови, за которую они отвечали ни перед кем иным, как перед самим царем.