Посланник - Анатолий Анатольевич Подшивалов

его вина в том, что он не предупредил моих людей, чтобы в походе они не стреляли зря – пусть больше так не делают, но за дар поблагодарил. Я спросил, что они так могут привлечь ненужное внимание к каравану – и Хаким кивнул. Задал ему еще вопрос о том, как мы выполнили план по передвижению и какая дорога нас ждет завтра. Проводник ответил, что шли хорошо, а завтра нас ждет самый тяжелый переход, но в конце будет колодец.

Подошел к Нечипоренко, тот выглядел Ермаком Тимофеевичем – настоящий первопроходец-путешественник. Это в Джибути он как-то скис, а теперь прямо искры сыпались: подбадривал своих казаков, шутил и балагурил, будто не было утомительного перехода по жаре. Палатки уже стояли с поднятыми бортами, то есть практически тенты от солнца – внутри лежали и сидели казаки, многие пили горячий чай, другие ждали, когда он остынет. Хуже всего пришлось унтерам-артиллеристам и старику Артамонову (все же зря я взял его в поход, ему это просто тяжело в силу возраста). Подошел и спросил, как он себя чувствует, и может, ему чаю хочется, так ребята, кто помоложе, принесут. Старый денщик поблагодарил за заботу и сказал, что ему уже легче и он сам сходит за чаем. Я подошел к молодым казакам, что сидели в кружок и гоготали, слушая бывальщину, и попросил их позаботиться о старших унтерах – чаю им принести, покурить ли, и, вообще, быть со стариками поласковее, сами, мол, такими будете.

Нечипоренко я попросил поговорить с разъездами о том, чтобы зря не стреляли и не привлекали внимание к каравану. Поговорили о пройденном и предстоящем. Сказал, что завтра особо тяжелый день, пройдем всего двадцать верст, но дорога будет трудная, зато в конце пути колодец, так сказал проводник, тот, что поблагодарил за козу, но сказал, что пока идем по опасному отрезку пути, лучше зря не шуметь, чтобы без охоты. Еще будет где поохотиться, хоть на льва. Увидел, что Хаким смотрит наших лошадей, и подошел к нему. Он сказал, что казачьи лошади ему понравились, они перенесут поход, а вот некоторые из вьючных – нет. Сказал ему – больше стрелять без толку и охотиться не будут, он ответил, что у меня хорошие стрелки, потому что в козу попасть трудно. Солнце палило немилосердно, поэтому мы поспешили в тень, каждый в свой лагерь. Попил чаю – сразу стало легче, все же пустынные переходы не для русского человека.

Вчера, когда я проверял записи Павлова о тратах, скорее для ознакомления, так как бухгалтерия велась у него аккуратно, он, записав в приход полученные деньги, поделился со мной своими соображениями, скажем так, о моральном состоянии личного состава, пока Букин курил на воздухе. Иван Петрович опасался того, что многие охотники разочарованы увиденным в Африке. Конечно, я им не обещал молочных рек с кисельными берегами, но жара, жажда, беднота местного населения и отсутствие настоящей растительности произвели удручающее впечатление на вчерашних крестьян и мастеровых. Самый нищий русский крестьянин – богач по сравнению с африканцами. Особенно дурное настроение появилось, когда добровольцы увидели, чем торгуют местные жители – именно дрянью, а ведь они могут сравнить это зрелище разложенных прямо на земле убогих «товаров» с ярмарками в русских селах. Вид местной «столицы» тоже не добавил радости, говорили, что у нас любой уездный город чище и богаче.

– Да и про вас говорили, мол, вы, Александр Павлович, с местной девицей во грехе живете…

«Ага, песня про Стеньку Разина и княжну: ”За спиной он слышит ропот: нас на бабу променял…”».

– И вместо того, чтобы дать приказ казакам изрубить шашками ту старую обезьяну, что вам, извиняюсь, ваше высокородие, жопу показала, вы этих «облизьян» с миром отпустили. Мол, слабый у нас начальник, завел в Африку, будь она неладна, и бросает теперь.

Да вот, припомнился мне этот неприятный разговор, а что поделать, правда это про Африку-то, непривычна она для русского крестьянина. Что-то будет в лагере Штакельберга через три-четыре недели, когда, надеюсь, помощь придет? Не побегут ли до этого мои охотнички просить француза Христом-богом отправить их «в Расею»? Вот скандал-то будет, когда они в Питере или Одессе выгрузятся с иностранного парохода, тощие и оборванные, и что они наплетут газетчикам-борзописцам про меня? А, семь бед – один ответ.

Спросил Нечипоренко, сколько выпито воды за переход. Он ответил, что казачьи лошади пьют немного, про мулов и говорить не приходится, а вот «артиллеристки» – те пьют так, как будто Волга-матушка рядом и их на водопой пригнали, но все же – есть чем и вечером напоить, и на утро останется. Вот жара уменьшится, повечеряем, лошадям корму зададим, караулы выставим и сами спать завалимся. Я сказал, что все правильно, завтра выйти надо, как сегодня, чтобы к полудню все были уже в тени, темнеет в пустыне рано, в семь пополудни уже темень, так что выспаться время будет, а полчетвертого подъем, чтобы через час-полтора уже выступить в поход – светать начнет и то, что под ногами будет, уже видно. В шесть над горизонтом уже будет солнце и через пару часов начнется жара, больше трех часов по ней лошади не выдержат.

Подъесаул согласился с раскладом, и я спросил его, есть ли у кого из офицеров компас. Оказалось, что есть у сотника Стрельцова, я попросил, чтобы составлялись хотя бы кроки какие-нибудь, хоть схему, куда идем, с указанием север-юг. Нечипоренко спросил меня, а разве другой караван не пойдет этой дорогой, там же и топограф, и Букин – офицер Штаба. Ответил, что нет, здесь каждый караванщик ведет своей дорогой, и как нас ведет проводник, одному Аллаху известно, это собственный маршрут Хакима, он его считает более безопасным, поэтому, может, лучше дать компас в арьергард, хорунжему Бякову, чтобы проводник не видел, что мы его маршрут на схему наносим.

Пошел в шатер к Маше, как ни странно, там было прохладней, чем под тентом, Маша была в чем-то шелковом и полупрозрачном, шелк лежал на ковре, я даже не решился прилечь на белоснежную простыню. Она взяла большой медный таз с водой, принесенный слугами, и стала обтирать меня губкой, что-то приговаривая, потом насухо вытерла полотенцем и натерла какими-то приятными благовониями на травах, вроде мяты, но все же не мята, мне ли ее не знать. Потом она стала кормить меня виноградом и поить каким-то приятным напитком из лимонов, вроде лимонада, но не сладкого, а с той же травкой вроде мяты.

Мне были приятны прикосновения ее