Посланник - Анатолий Анатольевич Подшивалов

ваших лошадей, барон, – ответил я, – задержал конокрадов, отрубил у одного из них руку, она валяется рядом с коновязью, если шакалы утром не утащили. А потом запросто прошел мимо вашего караула, но когда заступили казаки, которые почувствовали что-то неладное, этому телохранителю пришлось ждать смены артиллеристов, чтобы спокойно покинуть лагерь.

– Да врет он все, этот ваш телохранитель…

– Дорогой Людвиг Матвеевич, я дорого дал, если бы он был мой, но, боюсь, у меня в ящике денег на это не хватит. И не дай бог, не скажите это при нем, французский он знает, русский, хотя и не знает, но по интонации может догадаться. Воины пустыни не лгут, а это особый воин, вам слово «ассасин» говорит что-нибудь? Нет, ну и слава богу, что нет, лучше про них вообще не знать и не слышать.

Потом Нечипоренко спросил, почему надо оставить десять казаков? Казаки не поймут, всегда полусотня эта вместе, они как братья друг другу, и гарантирует ли проводник, что правильно проведет караван. Когда будут верблюды?

Ответил, что я уже объяснял то, что без казаков всех артиллеристов и охотников просто вырежут. Проводник сюда доскакал на лошади, как-нибудь и назад дорогу найдет – два колодца он знает, это во многом обезопасит путь. Как только прибуду в Харар, я займусь покупкой или наймом верблюдов. С ними передам и освободившиеся бурдюки. Считайте, десять дней до Харара, десять дней там и десять дней сюда. Через месяц у вас будут верблюды. Воду можете возить на мулах – сто пятьдесят ведер воды для оставшихся ста человек, четырех лошадей и двадцати мулов хватит, а через две недели опять можно сгонять паровичок. На худой конец купить воду для людей у местных жителей легче, чем прорву воды на лошадей – разница в восемь раз.

Еще раз повторил для не понявших: если мы задержимся хоть на день – начнется падеж лошадей от недостатка воды и за две недели они погибнут все!

– Всем всё теперь понятно? Значит – понятно. Наши цели ясны, задачи понятны – за работу[37], господа офицеры. Выступаем завтра, как только начнет светать.

Потом опять прошел к Машиному шатру и попросил ее, чтобы она разрешила взять с собой Хакима, раз он немного говорит по-французски (только в присутствии госпожи, без ее разрешения, он говорил с ней на местном, так чтобы я, в случае чего, не понял, о чем идет речь).

Вместе с черным ассасином прошли в лагерь, и я познакомил его с бароном, представив как турк-баша барамбарас Штакельберг-бей (объяснил барону, что я произвел его в туземные полковники и коменданты крепости). Они поговорили по-французски, а потом пошли к коновязи, и Хаким показал, где лежит отрезанная им кисть, взятый с собой унтер подтвердил, что здесь и лежит, куда она денется. Потом ассасин показал, как он проник в лагерь.

Хаким увидел, что начали делать колючую изгородь, и одобрил это. Показал тачанку с пулеметом, спросив, пройдет ли она дорогу до Харара. Постучав по колесам и посмотрев на ось, ассасин подтвердил, что должна пройти. Потом спросил, из этой ли машинки я стрелял по мишеням, и правда ли, что она заменяет сто солдат. Я сказал, что правда, потом показал наши бурдюки, их уже заканчивали наполнять водой из цистерны, Хакиму они понравились, потому что большие. Договорились, что выступаем на рассвете, как только начнет светать, идем до полудня, потом поим коней, отдыхаем, готовим пищу и спим, с рассветом возобновляем движение.

Открыли оружейку, и я забрал свои деньги и половину талеров для найма верблюдов, а все казенное золото в «лобанчиках» и другую половину талеров оставил интенданту. Сказал, чтобы ждали верблюдов два месяца, если верблюдов или вестей от нас не будет, значит, мы не дошли, тогда пусть возвращаются назад, денег должно хватить на все. То же самое сделал в присутствии Букина и Павлова со своим золотым запасом, разделив его пополам. Когда сказал, что, если от нас вестей два месяца не будет, надо возвращаться в Россию, денег хватит на питание, проезд и выплату жалованья оставшимся, старик заплакал.

– Ладно, Иван Петрович, это я так, на всякий случай, все под Богом ходим.

Рассказал Букину о судьбе оставшихся в Александрии, спросил, есть ли у умершего семья, надо бы послать им денег и написать письмо. Букин ответил, что семьи и каких-либо сведений о жительстве родственников у умершего не значится, он и сам хотел раньше написать, что, мол, тот заболел и оставлен на лечение в больнице, но в журнале никаких сведений про заболевшего не нашел. Набирал его Львов, так что спросить кого-то из земляков нет возможности: был человек и нет его и сообщить некому. Вот о двоих оставшихся сведения есть – адреса родственников, Букин им написал и письма отправил, что лечатся и деньги на обратную дорогу им выданы. Я подумал, а не это ли сообщник Львова, такой же человек из ниоткуда?

Отдал Букину зашифрованное послание для Обручева о том, что верблюдов нет и не будет, с завтрашнего дня не будет и воды для лошадей, поэтому принял решение с 40 казаками верхом и двумя пулеметами на бричках увести всех лошадей с частью имущества через пустыню в Харар, там, в большом торговом городе, гораздо легче найти мулов и верблюдов. Из Харара отправлю караван для оставшихся в Джибути и буду ждать их прибытия в Харар. Старшим в Джибути оставляю барона фон Штакельберга. Сведения от меня будут через три-четыре недели. Объяснил штабс-капитану, что, если телеграфист будет упрямиться, поставить визу у консула.

Глава 6. «Горячее солнце, горячий песок, горячие губы…»[38]

Мы покинули Джибути, когда еще солнце только встало. Лишь начало светать, казаки стали вьючить лошадей и мулов, рядом слуги убирали Машин шатер и навьючивали пять верблюдов всяким скарбом. Хозяйством распоряжался толстячок в чалме, как выяснилось что-то вроде мажордома, повара и официанта в одном лице. К одному из верблюдов был привязан баран – ужин идет своим ходом. Я поспешил к своим людям. Все уже было навьючено, включая мои деньги и вещи, за этим приглядывал неутомимый денщик Артамонов.

Весь лагерь проснулся и вышел нас провожать, я пожал руки и обнялся с офицерами, доктором, фельдшером и интендантом. Пришли и добровольцы, во главе с Букиным и Павловым, тепло простился и с ними. Краем глаза увидел, что Павлов украдкой перекрестил меня двоеперстием.

Взял у фельдшера приготовленную для меня сумку с медицинской укладкой, спиртом, бинтами