69 этюдов о русских писателях - Юрий Безелянский

Бывший «архивный юноша», так звали Ивана Киреевского, организовал свой журнал «Европеец», но на второй книжке он был запрещен, – какие могут быть разговоры в России о свободе и государственном устройстве?! Все давно определено, – и умри, любая мысль!.. Только заступничество Жуковского спасло Киреевского от ареста и ссылки. Иван Васильевич после этого то ли испугался, то ли присмирел, но со своими статьями замолчал на много лет. Женился на Наталье Арбеневой. Народил шестерых деток. И потихоньку сдвинулся в религиозно-мистическую сторону и тесно сблизился с братией Оптиной пустыни. От просветительского журнала «Москвитянин», который он редактировал, перешел в основном к переводам и изданиям святых отцов. Но не этот период стал главным в его жизни, а другой, предыдущий, когда он участвовал в создании другого журнала, «Русская беседа», и возлагал большие надежды на русскую литературу и отмечал, что «литература наша в первой весне, каждый цвет ее пророчит новый плод и обнаруживает новое развитие».

Киреевский, по существу, стоял у истоков славянофильства, с восторгом оценивая прошлое и будущее России и считая, что нечего нам равняться на Запад, ибо он откровенно гниет. Вот образчик его рассуждений:

«Казалось, какая блестящая судьба предстояла Соединенным Штатам Америки, построенным на таком разумном основании» (то есть на началах европейской жизни. – Прим. Ю.Б.) «И что же вышло? Развились одни внешние формы общества и, лишенные внутреннего источника жизни, под наружною механикой задавили человека... Нет! Если уж суждено будет русскому... променять свое великое будущее на одностороннюю жизнь Запада, то лучше хотел бы я замечтаться с отвлеченным немцем в его хитросложных теориях; лучше залениться до смерти под теплым небом, в художественной атмосфере Италии... чем задохнуться в этой прозе фабричных отношений, в этом механизме корыстного беспокойства...»

Сегодня мы видим, что Киреевский был мечтателем и плохим провидцем. «Отвлеченный немец» достиг высот материального благополучия а итальянец отнюдь не заленился под теплым небом и вывел свою страну на передовой уровень развития. И только мы, русские, презирая до сих пор «корыстное беспокойство», никак не можем вывести Россию из трясины отставания до передовых стран. Страшно подумать, что бы было, если бы не нефть и не газ. И самое ужасное то, что власти не могут понять простой истины, что к «величайшим благодеяниям», как говорил Киреевский, можно придти только через просвещение и культуру. Но при этом тот же Киреевским не верил в науку, считая, что она оторвалась «от неба». Свято верил Киреевский в русский народ, считая, что в нем сохраняются зерна «святой истины в чистом и неискаженном виде». Отдельные взгляды Ивана Киреевского смыкались с положениями других русских мыслителей, таких как Владимир Соловьев, Трубецкие, Флоренский, Бердяев. И эта «смычка» сходилась на полном неприятии рационализма. Выражаясь иначе, многие философы, в том числе и Киреевский, были противниками «рацио», они стояли горой за душу или, как модно говорить, за духовность. Отсюда и понятно прозвище Дон-Кихота, которым наградили Киреевского.

Прожил Иван Васильевич не много – всего 50 лет. Умер по возвращении из Петербурга 11(23) июня 1856 года. Хомяков писал Шевыреву: «Смерть Киреевского была почти внезапная: с сыном обедал очень легко, после обеда лег отдохнуть; через час вскрикнул от боли; начались холера с корчами. Доктора не скоро достали; перед ночью приобщился, а к утру кончил...» И далее в письме: «...круг наш уменьшается, и какой человек из него выбыл! Потеря невознаградимая, не говорю для нас, а для мысли в России... Грустно; но все же он недаром пожил и в истории философии оставил глубокий след, хоть, может быть, и не доделал своего дела».

И еще одно высказывание Хомякова: «С Киреевским для нас всех как будто порвалась струна с каким-то особенно мягкими звуками, и эта струна была в то же время мыслию».

Похоронили Киреевского на кладбище в Оптиной пустыни.

Давно нет Ивана Киреевского, а страсти всё кипят и кипят. Иван Васильевич умел будить мысль, и пусть порой ошибался при этом. В конце концов, кипение лучше застоя, хотя... Евгений Баратынский в одном из писем писал Киреевскому: «Ты принадлежишь новому поколению, которое жаждет волнений, я – старому, которое молило Бога от них избавить. Ты назовешь счастием пламенную деятельность, меня она пугает...»

А что в итоге? Вопросы есть. Ответов нет.

ПЕРВЫЙ РОСКОШНЫЙ ПОЭТ РОССИИ

Владимир Бенедиктов

Владимир Бенедиктов познал большую славу и был осмеян затем, забыт. В Серебряном веке его неожиданно вспомнили. И снова задвинули в дальний ящик русской поэзии. И только знатоки поэзии шелестят: «Ах, Бенедиктов – большой оригинал... а, вообще, бенедиктовщина, – просто фу... «Пара черненьких очей» – разве это поэзия? А «тучи лопнули, и хлынул крупный ливень на бивак...»?

Поэтический путь Бенедиктова – прекрасная иллюстрация к латинской мудрости – Sic transit gloria mundi (так проходит мирская слава). Первая же книга вызвала восторг. По свидетельству Якова Полонского, «не один Петербург, вся читающая Россия упивалась стихами Бенедиктова. Он был в моде – учителя гимназий в классах читали стихи его ученикам своим, девицы их переписывали, приезжие из Петербуга, молодые франты, хвастались, что им удалось заучить наизусть только что написанные и еще нигде не напечатанные стихи Бенедиктова. Что девицы и франты! Солидные и маститые поэты – Вяземский, Плетнев, Шевырев, Тютчев, Фет, Шевченко и другие, восторгались Бенедиктовым. Даже патриарх русской поэзии Василий Андреевич Жуковский «до того был поражен и восхищен книжечкой Бенедиктова, что несколько дней сряду не расставался с нею и, гуляя по Царскосельскому саду, оглашал воздух бенедиктовскими звуками», – так писал Панаев.

А потом грянули залпы главных бомбардиров критической «Авроры» Белинского и Добролюбова. Сник и затих Бенедиктов. Смолкли и его поклонники и фанаты, вознесшие выше самого Пушкина. А дальше, как у Шекспира, – дальше тишина. И все же краткая, но яркая была слава у Бенедиктова. Пьянящий успех и приятное головокружение.

Что за человек был Владимир Григорьевич Бенедиктов? Родился он в Петербурге 5 (17) ноября 1807 года в чиновничьей семье. Вскоре родители перебрались в Петрозаводск, там в Олонецкой губернской гимназии учился юный Бенедиктов, и там же один из преподавателей увлек его поэзией. Увлечение растянулось на всю оставшуюся жизнь. Активно сотрудничал с рукописными журналами Кадетского корпуса, в котором учился. Выпущен был прапорщиком «первым по успехам». Затем, уже поручиком, Бенедиктов участвовал в польской кампании (брал Варшаву) и удостоился ордена Св. Анны 4-й степени за храбрость.

В 1832 году вышел в отставку, и началась его успешная гражданская карьера. Столоначальник, статский советник (считай: генерал). В 51 год уволен по прошению. Евгений Евтушенко написал про него: «Защищаю Бенедиктова,/ его серый сюртучок./ Невезучим было дитятко,/ невезуч был старичок...» Да, возможно, в карьере Бенедиктова не было звона, как у... (фамилию не называю), но все же Бенедиктов был не бедным Акакием Акакиевичем. С точки зрения перемещения по служебной лестнице – это была вполне удачная карьера. А вот стихотворчество...

Бенедиктов постоянно раздваивался между службой и поэзией (сидеть на двух стульях всегда неудобно). С приятелями замыслил журнал «Мы Вам», где должна быть виньеточка с несущейся тройкой и словами: «Вот мчится тройка: но какая?/ Вдоль по дороге: но какой?!» К сожалению, альманах не увидел свет. Но отдельные стихи Бенедиктова ходили по рукам, и хозяйка одного из петербургских литературных салонов Елизавета Карлгоф была в восторге от них. Уговорила мужа, и тот издал за свои деньги «Стихотворения Бенедиктова» в 1835 году (напомним: за два года до гибели Пушкина).

Книга имела бешеный успех не только у обывателей, но и у просвещенной публики. Привлекла новизна и какая-то необычная для того времени раскованность. Даже суровый Некрасов признал, что у Бенедиктова есть «талант, несомненный и прекрасный», но тут же добавил уничтожающее «но»: «и не прискорбно ли, что этот прекрасный талант пошел по ложному пути?..»

Ложный путь по Некрасову – это любование природой и возвеличивание ее сил, любовь к «идеальной деве», гордая и одинокая личность и т.д. А где слияние с народом? Где мучительное сопереживание народным бедам? И почему нет поиска, кому на Руси жить хорошо, а кому плохо? Ничего этого нет, и одно кружение в вальсе (за пристрастие к балам многие ругали Бенедиктова). И вот этот знаменитый бенедиктовский «Вальс» (1840):

Всё блестит: цветы, кенкеты,И алмаз, и бирюза,Ленты, звезды, эполеты,Серьги, перстни и браслеты,Кудри, фразы и глаза.Все в движенье: воздух, люди,Блонды, локоны и груди,И достойные венцаНожки с тайным их обетом,И страстями и корсетомИзнуренные сердца...

Да, Бенедиктов любил эти внешние эффекты, когда «всё блестит».