Интерпретаторы - Воле Шойинка

— Я поддалась настроению, — объяснила она. — Больше меня не ищите.

— Конечно.

Она быстро и недоверчиво взглянула на него.

— Отчего вы так легко соглашаетесь? Вы уже получили диплом, и вам все равно, как я гублю свое время.

— Не совсем так.

— Так случалось с моими подругами. Я знаю, о чем говорю.

— Ладно, ладно, пусть будет по-вашему.

В Илугуне Эгбо купил свежезажаренной дичи. Из-под сиденья выкатился его постоянный спутник, пустой бочонок, и Эгбо сбавил скорость и стал всматриваться в придорожные кусты.

— Нас кто-нибудь должен встретить?

— Да, но он об этом не знает. Погодите, и он будет у наших ног.

— Откуда же он возьмется?

— Сорвется с шеи царственной пальмы.

Она радостно расхохоталась.

— Лучше не смейтесь ему в лицо, — предупредил ее Эгбо. — Конечно, если вы хотите отведать его молока.

— Куда же деться, когда при вас эта бочка?

— Готовьтесь, всегда готовьтесь к пришествию бога. В этих местах воду не пьют. С деревьев сходит пальмовая водка. Вода — изобретение городское и, увы, деревенское. Пьющий пальмовую водку в лесу отделен от бога прозрачным воздухом. Он не вливает воду в причастие.

Она захлопала в ладоши:

— Вдохновенная лекция, чудесно... остановитесь, вот то, что нам надо.

— Бочонок вина, ароматная дичь и книга, загадочная, как ты, рядом со мною в келье...

— Вы любите Омара Хайяма?

— Одно четверостишие.

— Что значит: «Загадочная, как ты»?

— Если бы я вас знал, то не назвал загадочной.

Дорога почти исчезла, и Эгбо вел машину среди кустарников и вьюнков, и полный бочонок грузно катался по полу.

— Если вы разобьете машину, то так вам и надо.

— Пальмовая водка не предает своих, поверьте мне.

Он выключил мотор.

— Вслушайтесь!

— Мы у реки?

— Она в нескольких ярдах. Вот то, что я вам хотел показать. — Он нашел знакомое дерево и уверенно раздвинул руками кусты. — За мной. Осторожно. Не оставляйте следов.

— В чем дело?

— Минуту. — Он давно стыдился своего эгоизма. Сотни раз он твердил себе, что обязан привезти сюда Секони, и всегда откладывал до следующего раза. Они вошли в подлесок, казалось не оскверненный дыханием человека, и он показал ей соборы, построенные и покинутые жирными мерцающими муравьями. Новые росли на глазах, живые от белесого роения строителей.

— Как трудолюбивые монахи, — сказала девушка.

— Это кажется бессмыслицей — построят и бросят. Идемте сюда, я покажу вам шедевр. — Он развел ветки и остановился, ожидая восторга, словно показывал ей творение своих рук. — Разве это не богоматерь с младенцем?

Ветер отполировал две гранитные фигуры, жуткие в своем реализме, как текучие лики туч. Они возвышались, объединенные гротом, как коричневое надгробье среди росистых кустов и еле подвижных пальм.

— Пожалуй, теперь я привезу сюда Шейха.

— Кого?

— Шейха. Его настоящее имя Секони. Он скульптор.

— Обязательно привезите.

— Если вы не боитесь и можете задержаться до поры, когда тени станут длиннее, вы увидите, как потемнеет грот и посветлеют фигуры.

Они зашагали к реке, прошли вброд по заводи к любимому камню Эгбо, похожему на дельфинью спину. Эгбо глядел на лес, где за двадцать миль отсюда был погружен в раздумья Олумо.

— Не шевели ногами, — сказал он. — Я принимаю гостью.

— Неважно прожарено, — говорила она, впиваясь зубами в птицу.

Эгбо отпил водки и протянул ей бочонок.

— Осторожней, — сказал он, — к этой водке не прикасалась рука воды.

Она чувствовала, как водка стекает по подбородку на платье, и Эгбо с трепетом отвернулся от ее маленьких грудей.

— Никогда не пила такой пальмовой водки.

— В библиотеке ее не достанешь.

Она снова стала серьезной.

— Вчера, нет, даже сегодня утром, если бы кто-то сказал, что я буду сидеть на середине Огуна, пить пальмовую водку и есть недожаренных птиц...

Эгбо долго смотрел на нее, и она наконец спросила:

— Как вы нашли это место?

Эгбо рассказал ей о ночи ужасов под мостом.

Она сидела, болтая ногой в воде, голова склонилась на грудь, а он говорил о том, как тьма сменялась рассветом.

— И вы никогда никого сюда не приводили? Даже Сими?

— Нет. Это была ночь открытий, и я сделал их в одиночестве. Бывает, проснешься утром, и ощутишь в себе великий дар, и не будешь пытаться его объяснить. Я часто ездил сюда, вдохновлялся и отдыхал. Он нужен мне больше друзей, они всегда чем-то заняты, я же живу от события до события. Словно жизнь — только опыт. Здесь я осознаю, что этого мне достаточно. Тут я отстаиваю свои права. Когда-нибудь я пойму, что сюда надо было прийти лишь один раз.

— Что же вышло сегодня, когда вы решили...

— Отстаивать свои права? Нет, об этом рано еще говорить.

— Да я все понимаю. Некоторые люди не могут жить без сочувствия.

— Пожалуй. Их неполноценность больше моей.

— Вас-то нельзя назвать неполноценным.

— У вас добрая душа, но вы ошибаетесь. Кто осмелится считать себя полноценным?

— Кто-то осмелится. Это даже необходимо.

— Не тогда, когда вы получите диплом с отличием. И даже не тогда, когда воспитание и образованность станут вашей второй натурой.

— По крайней мере, необходима уверенность в своих силах.

— Да, в вас это, кажется, есть. Вот вы решили поехать со мной. Вы плюнули на естественные опасения и приличия и решились рискнуть.

— Не думайте так обо мне.

— А что, я не прав? Вы вели себя как одинокий человек, и я исполнен к вам уважения.

— Давайте не будем болтать впустую. Мне не нравится ход ваших мыслей.

— Еще одно прозрение. Интуиция вaс не подводит. Если так продолжать, мы узнаем друг друга лучше, чем надо.

— Да, говорите о чем угодно, только смените тему. Расскажите о министерстве, о ваших досье, о чем хотите.

Эгбо потянулся к ней. Жесткость была лишь внешней ее оболочкой. Упрямое самоволие растаяло в жадных руках. В ней текла чистая грубая кровь, она расплескалась на пальцах бога, и Эгбо стыдливо смыл ее речной водой. Он признался, что после ночи у Сими он так никогда еще не боялся.

— В следующем месяце у меня экзамен, — сказала она. — Не старайтесь меня разыскивать.

Банделе с ключом в руках остановился у двери.

— Я забыл тебя предупредить. У меня гость. Он вряд ли тебе понравится.

— Чтобы не быть в Лагосе, я готов на любые мучения, — ответил Саго. — Кто он?

— Какой-то журналист, путешествует по Африке на попутных. У него такие фотоаппараты, каких я сроду не видел.

— Англичанин?

— Немец. Но считает себя американцем.

— Вот как?

— Он покажется тебе невыносимым. Как и мне.

— Если дело дойдет до крайностей, я переберусь к Коле.

— Не советую. Он сходит с ума из-за «Пантеона». Как общественное животное, он сейчас ни на что не способен.

На лестнице послышался слоновий топот и рев:

— Это ты, Бандили?

Затем последовал прыжок с пятой ступеньки и грохот за дверью. Возня с замком продолжалась с минуту. Ей сопутствовали заклинания потерпеть, подождать и вопли: «Сейчас, что с этой чертовой дверью» — и вдруг она распахнулась, и розовый овал широко осклабился, а розовая волосатая лапа стала выворачивать им руки и гулко шлепать их по спине.

— Как дела, негодяй? — Он вырвал у них чемоданы. — Это твой друг из Министерства иностранных дел? — И он втолкнул их в гостиную, держа в руках по бутылке пива.

Затем зверинец ринулся вверх по лестнице с воплями.

— Я думал, ты не придешь; как твоему другу Америка; хочу с ним поговорить; был в Чикаго?

— Что это за шутки? — возмутился Саго.

— Понятия не имею.

— Что ты хочешь этим сказать?

Банделе только пожал плечами и отхлебнул пива.

— Это же твой дом! Завел себе личного шута?

— Встретил его у Джо Голдера.

— Что еще за Джо Голдер?

— Американец-лектор. Историк. Еще с ним встретишься. В общем, тогда Джо Голдер смылся и оставил мне этого комедианта.

— И ты пригласил его к себе?

— Что-то не помню. — Банделе грустно покачал головой. — Вот он.

Петер скатился вниз и представился:

— Я Петер. Хелло!

— Вы американец? — спросил Саго. Он не мог подняться с кресла, ибо Петер облапил оба подлокотника и тыкался лицом в лицо Саго. Затем он снова затараторил, путая все акценты: — Йес. Нет, конечно. Я немец, но с американским паспортом. Хотел напиться. Так жалко, что не смог поехать в Лагос со всеми, наферно, Бандили тебе говорил. Это фи фчера учинили дебош? Сказочный тип фаш министр, правильный парень. Прикласил меня на уик-энд в сфою сакородную реситенцию.

— Поедешь? — Напускное безразличие Банделе позабавило Саго.

— Конечно. Такая честь.

— А что за министр? — спросил Саго.

— Не знаю. Какой-то. Получит даром рекламу ф Америке.

— А потом заявит, что все слова его искажены.

— И тогда — прочь их отсюда к чертовой матери, возомнили, как они смеют оскорблять суверенитет нашей родины, неоколониалисты, неокапиталисты, реакционеры в гнусных целях искажают, выслать выродка, слава тебе, Нигерия...