Врата джихада - Александр Чагай

—     Это действительно стоило того?

—  Еще бы! Романтики и экзотики хоть отбавляй. Нач­нем с того, что эту «железку» строили с учетом возможного нашествия русских. Англичане всегда подозревали Россию в экспансионистских замыслах и не жалели средств на оборону. 42-километровая железная дорога от Пешавара до Ланди Котала, построенная в двадцатые годы, обошлась в шесть миллионов фунтов. С инженерной точки зрения, она не имеет себе равных. Проложена на высоте 3,494 футов над уровнем моря. Первые двадцать километров поднимается вверх, затем стремительно опускается. Проехаться по ней — настоящий аттракцион. 34 туннеля, 92 моста. Крутые по­вороты, зигзаги. В одном месте изгибы полотна точь-в- точь повторяют рисунок буквы «дабл'ю».

Ксан задрал голову и устремил свой взор в небо, словно там можно было увидеть отражение «железнодорожного сафари».

—     А вокруг было небезопасно, территория племен, там никакие федеральные законы не действовали, ну, я тебе об этом прежде рассказывал. Самые замечательные места для дакойтов, убийц и террористов.

Ксана разбудили среди ночи. Не звонком, а примитивным и грубым стуком в дверь. В те дни работы была тьма, и усталость брала своё. Ксан пару дней разгребал «завалы» и решил устроить себе праздник. Отключил телефоны и рухнул в постель в надежде поспать часиков десять. Не вышло.

В дверь колотил его приятель, журналист Лева Иконников, который отправил на экскурсию супругу и дочку. С трудом сбросив с себя сонное оцепенение, Ксан посмотрел на часы: три ночи. Сначала подумал, что началась гроза — гулкие удары напоминали гром — однако быстро понял свою ошибку.

Иконников был бледен и всклокочен. С первых слов стало ясно, что произошла трагедия, страшная и обыденная. Страшная для любого человека и обыденная для Пакистана. Подобное случается там так часто, что начинаешь к этому привыкать. Пока это не случится с тобой или с твоими родными.

«Железнодорожное сафари» началось в девять утра, как и полагалось. Экскурсантов было человек тридцать, и они свободно разместились в пассажирских вагонах. В основном, русские женщины и дети, но среди них затесались два немецких туриста и семья итальянского дипломата.

Апрельское солнце припекало, однако одуряющая жара, характерная для пакистанского лета, еще не наступила. Воздух был пропитан весенней свежестью, за окнами сменяли друг друга красочные пейзажи: желто- бурые горы, острые как бритва скальные выступы, головокружительные ущелья, и все это под ярко-синим небом. В форте Джамруд поезд приветствовали музыканты-волынщики в шотландских килтах, в Шагае — фольклорный ансамбль. Два десятка юношей били в барабаны, подвешенные у них на груди, весело бегали по кругу и пели народные песни, выводя залихватские рулады.

К часу поезд добрался к Ланди Котала, где был запла­нирован сытный обед и пешая прогулка по окрестностям. Ни то, ни другое реализовать не удалось: станцию захва­тил отряд боевиков, который перебил немногочисленную полицейскую охрану и встретил экскурсионный поезд воинственными криками и пальбой. Помощника машиниста (бедняга пытался протестовать) прикончили на месте, но к пассажирам насилия не применяли. Их объявили заложниками, о чем тут же уведомили штаб армейского корпуса Северо-западной пограничной провинции. Оттуда ушли сообщения в Исламабад: в Объединенное       разведуправление,     в антитеррористическое управление МВД и в посольства.

Требования  бандитов не отличались оригинальностью: освободить нескольких участников «сил сопротивления», недавно захваченных рейнджерами. На размышление давалось сорок восемь часов. В случае отказа террористы обещали умертвить своих пленников и сражаться насмерть с коммандос, оцепившими железнодорожную станцию. Эта перспектива представлялась весьма вероятной: пакистан­цы обычно не шли уступки, предпочитая горы трупов об­винениям в мягкотелости. Генеральный директор ОРУ невозмутимо проинформировал об этом российского посла. Тот схватился за голову, отбил телеграмму в Центр и уже думал, что дни его пребывания в Пакистане сочтены. Трагедия с заложниками могла поставить крест на дипломатической карьере.

В надежде как-то повлиять на развитие событий он предложил послам Италии и Германии нажать на Исламабад, потребовав повременить с началом силовой акции, пока с террористами не переговорит дипломатический представитель. Пораскинув мозгами, пакистанцы согласились, решив, что такой вариант им на руку. Он снимал часть ответственности с армии и спецслужб в случае неудачного завершения операции и гибели иностранцев. Мол, никто не сомневался, что риск велик, но все мирные варианты отработали, вот и пришлось идти ва-банк.

В качестве переговорщика решено было направить Кса- на. Когда он выехал в Пешавар, до окончания ультиматума, предъявленного бандитами, оставалось двенадцать часов. Когда добрался до Ланди Котала, количество этих драгоценных часов сократилось до восьми.

Подъехало такси — малолитражный «москвич» одной из московских фирм, оказывавших транспортные услуги. Туда приглашали водителей-частников, и они подрабатывали на своих колымагах, обычно — не первой молодости. Вот и эта машина уныло вздрагивала побитыми боками.

Ксан подобрал полы плаща, чтобы не испачкать их о грязный порожек, и приготовился нырнуть в сомнительный комфорт дерматинового салона. Я молча смотрел на его могучую спину, обтянутую непромокаемой тканью. При этом твердо решил не просить, не унижаться и не лезть за ним следом в «москвич».

Словно почувствовав мое настроение, Ксан в последний момент остановился, высунул голову из автомобиля и повернул ее в мою сторону. Зафиксировав это движение, водитель раздраженно проворчал: «Ехать будем или как?». Ксан достал из бумажника пару смятых зеленых бумажек, кинул на переднее сиденье.

— Не бухти.

Старое сленговое словечко не вызвало удивления у шофера. Он приглушенно хрюкнул, ловко переместил бумажки в карман куртки, поднял воротник и, нахохлившись, принялся ждать.

—Я почти уже все рассказал. — Ксан одной рукой по- прежнему придерживал полы плаща, другой — опирался на открытую дверцу малолитражки. — Меня провели по вагонам, чтобы показать: заложники живы-здоровы, ничего с ними не случилось. Провели быстро, чтобы я не успел ни с кем вступить в контакт. У меня, конечно, кошки на сердце заскребли при виде наших женщин и детей: измученных, осунувшихся. Понимали, что их могут убить и отсчитывали оставшиеся им часы жизни.

— Потом меня доставили в здание станции, где расположился командир отряда. Ты, наверное, уже догадался — это был Нарази. Конечно, догадался. Я его не сразу узнал, он мало чем напоминал себя прежнего. Бородку сменила густая борода, на обветренном лице — печать жестокости и фанатизма, губы решительно сжаты. А когда узнал, то не стал сдерживать своего изумления. Не помню уж, как его выразил. Может, руками развел или сказал что-то вроде: «Надо же! Это ты!».

Ксан закурил сигарету, пробурчав, что на сегодня это последняя. Он гордился тем, что бросает курить (не первый год, между прочим).

—Нарази лучше владел собой, во всяком случае, никаких жестов или мимических движений с его стороны не последовало. Посмотрел на меня, скорее равнодушно, нежели враждебно, предложил изложить цель визита. Я озвучил заранее заготовленный текст: призвал проявить милосердие и здравый смысл, сославшись на то, что терроризм всегда вредил освободительным движениям. Получилось не столь убедительно, как я рассчитывал. Какого-нибудь неотесанного боевика еще можно было обвести вокруг пальца, заставить поддаться на посулы или уступить угрозам. Нарази был слишком умен и цепок. Он не для того затеял эту дьявольскую операцию, чтобы в последний момент дать задний ход из-за какого- то русского, к которому у него, кстати, имелся свой счет. Если человек ненавидит твою страну, ее идеалы, принципы, политику, с ним еще можно договориться. Если он ненавидит тебя лично, твои шансы как переговорщика падают до нуля.

Выслушав Ксана, афганец спросил:

—    Когда ты ехал сюда. Ты знал, что я здесь?

Ксану незачем было притворяться, он ответил, что не знал.

—    А если бы знал — поехал?

Посмотрев Нарази в глаза, Ксан подтвердил:

—    Да. Даже если бы командовал не ты, а сам черт.

—Почему? В таких делах личные отношения могут

оказаться помехой.

— Могут. Но когда собираются убивать твоих близких, твою семью, ты бросаешься на помощь, наплевав на все.

Маска на лице Нарази дрогнула, и он часто заморгал.

—     Среди заложников женщины и дети. Ты убьешь их через восемь часов. Разве я не должен был попытаться спасти их?

С минуту Аламзеб ходил кругами по неуютному кабинету начальника станции и сверкал глазами- маслинами. Затем вплотную подошел к Ксану: