Мозг отправьте по адресу... - Моника Спивак

Разобранными здесь качествами, свойственными личности М. во всех ее проявлениях, вызывается тенденция к перерастанию личных мотивов в социальные, с отчетливостью дающая себя чувствовать уже на самом раннем этапе творчества. Ярким примером может служить та же поэма «Облако в штанах», в которой лирическое переживание узко личного порядка трансформируется в глубокую и широкую социальную тему общечеловеческого значения. В этом находит также одну из форм своего выражения способность к художественному перевоплощению (сублимации) личных переживаний.

Наконец, М. в творческой деятельности и в личной жизни равно присущи бурная, бьющая через край, темпераментность, высокое жизненное напряжение, способность увлекаться до самозабвения и отдаваться целиком тому, что занимает сознание.

Таким, в общих чертах, вырисовывается перед нами В.В. Маяковский к кануну мировой войны: выпрямившимся во весь свой поэтический рост и с оформившимися качествами характера. После его первой встречи с Бурлюком прошло всего лишь два года.

О его внешнем облике в этот период времени дает представление следующая краткая сводка, составленная В.:

Долговязый, с большими глазами и крупным ртом, с отвислой челюстью и «взглядом охотника на мамонтов». «Варвар и герой нашей эпохи». «Прямой. Крепкий, ядреный дуб». Сменил черную куртку художника на желтую кофту. Огромный кумачовый платок вокруг шеи. Одно время – черный сюртук и цилиндр; черные перчатки и стэк. «По-футуристски» разрисованное лицо. Любимая поза на эстраде – засунутые в карманы жилета пальцы. Красивый, выразительный голос (бас). Свободная манера держаться. Привычки и образ жизни бульварные.

Вскоре после начала мировой войны М. уезжает из Москвы в Петроград.[234] Петроградский период знаменует собой дальнейший значительный сдвиг в творчестве и в личной жизни В.В. Здесь он знакомится с Максимом Горьким,[235] а также с Бриками, Осипом Максимовичем и Лилей Юрьевной,[236] с которыми у него вскоре устанавливаются особенно тесные взаимоотношения. Знакомство с Бриками имело большое влияние на всю последующую личную жизнь В.В., причиной чего явилось его чувство к Л.Ю. Брик. В творческой деятельности этот период характеризуется дальнейшим подъемом. В.В. дает ряд новых стихов и поэм («Человек», «Флейта-позвоночник», «Война и мир»[237]), в которых находит свое отражение тупой кошмар военной обстановки того времени, как он преломляется сквозь призму художественного восприятия В.В.

Творчество В.В., сохраняя в основном свои описанные выше характерные черты, несколько меняется в течение этого периода. Оно становится более углубленным и более сдержанным. После первоначального буйного разлива оно как бы начинает постепенно входить в свои берега.

Окружение В.В., после установления дружбы с Бриками, приобретает несколько более солидный характер, но в основном остается тем же. Квартира Бриков становится организующим центром футуристов; сюда переносится, с приездом В.В. в Петроград, штаб-квартира футуризма. При посредстве О.М. Брика В.В. удается продвинуть в печать свои произведения, что в то время было сопряжено с значительными трудностями.[238] Одновременно он сотрудничает в журнале «Сатирикон».[239]

Представляют интерес указания на увлечение В.В. работой в кино. В. Шкловский упоминает о том, что В.В. писал сценарии и сам выступал в качестве киноактера в роли Мартина Идена, названного им Иваном Новым. Снимался он также в сентиментальной вещи «Учительница рабочих» («Барышня и хулиган»).[240] Эти данные дополняют перед нами художественный облик

B. В., присоединяя к его одаренности в живописи и поэзии еще и актерское дарование. Отметим в связи с этим, что известный сценический элемент был всегда свойственен В.В. во время его выступлений с чтением своих произведений.

В.В. призывается на военную службу.[241] При содействии М. Горького он получает назначение чертежником в автомобильную школу. О времени пребывания на военной службе он вспоминал впоследствии как о «паршивейшем». Отношение к империалистической бойне было у В.В. резко отрицательное. Поддавшись в первый момент объявления войны шовинистическому угару, он быстро осознает весь ее ужас. Однажды в поэтическом кафе «Бродячая собака» он выступил с возбудившими большой шум резкими антиимпериалистическими стихами.[242]

О бытовой стороне жизни В.В. в это время дают представление следующие отрывки из воспоминания C. Спасского:

Он жил в довольно просторной комнате, обставленной безразлично и просто. Комната имела вид временного пристанища, как и большинство жилищ Маяковского. Необходимая аккуратная мебель, безотносительная к хозяину. Ни книг, ни разложенных рукописей – этих признаков оседлого писательства. Но так и должно это выглядеть. Маяковский «писал» в голове. Готовые стихи переносились на бумагу. Это не значит, что он добывал их легко. Отбор слов, их пригонка друг к другу осуществлялись с необходимыми трудностями. Его фразы отрабатывались голосом, перетирались одна о другую, когда бродил он взад и вперед, невнятно бормоча про себя. Ритм стихов был ритмом его походки, толчками взмахивающих рук. И от такой неприкрепленности творчества к месту, времени, бумаге, столу Маяковский никогда не казался отдыхающим, свободным от своей жестокой повинности.

Он стоял перед наколотым на стену листом плотной бумаги. Он раскрашивал на ней какой-то ветвистый чертеж. Это входило в его военные обязанности: поставлять для отряда графики и диаграммы. Примеряясь и прикасаясь кистью к листу, Маяковский вел разговор.

Он выглядел возмужавшим и суровым. Пропала мальчишеская разбросанность движений. Он двигался на ограниченном пространстве, отступая и приближаясь к стене.

Одет он был на штатский лад – в серую рубашку без пиджака. Чтоб избегнуть назойливого козыряния, он разрешал себе такую вольность и на улицах. Но волосы сняты под машинку, и выступила крепкая лепка лица. Он разжевывал папиросу за папиросой, перекатывая их в углу рта.

Он внимательно принимал мой доклад о московских общих знакомых. Кто обнаружился из молодежи? Он проверял поэтические ряды. <… > В тот первый выход мы попали на Жуковскую к Брикам. – Вот, Спасского привел, – втолкнул меня Маяковский.

Две маленькие нарядные комнатки. Быстрый худенький Осип Максимович. Лиля Юрьевна, улыбающаяся огромными золотистыми глазами. Здесь единственное место в Питере, показавшееся мне тогда уютным. Может оттого, что и сам Маяковский становился тут домашним и мягким. Здесь он выглядел словно в отпуску от военных и поэтических обязательств. С трудом поворачиваясь среди мебели, он размещался по диванам и креслам. Его голос глухо журчал, невпопад внедряясь в беседу. Он пошучивал свойственным ему образом – громоздко, но неожиданно и смешно. Подсаживался к широкому бумажному листу, растянутому на стене, испещренному остротами и рисунками посетителей, и вносил в эту «стенгазету» очередной каламбур.

Здесь он обычно обедал. Здесь было его первое издательство.[243]

Во время пребывания В.В. в Петрограде им была совершена попытка к самоубийству на почве тяжелых переживаний личного характера.[244] Это обстоятельство указывает на то, что при бурности темперамента, интенсивности и глубине чувств и склонности к преувеличениям (гиперболизм) В.В. было свойственно, в известные моменты тяжелых личных обстоятельств, трагическое восприятие действительности, создававшее в его сознании впечатление неразрешимого конфликта. Способствовала этому и значительная общая неуравновешенность характера и импульсивность в поступках, стремление действовать сгоряча, под непосредственным влиянием момента.

Многие из лиц, близко знавших В.В. по этому и другим периодам его жизни, отмечают, что в моменты сильных душевных переживаний он часто думал и говорил о самоубийстве. Этот момент находит свое отражение и в его творчестве, что видно из следующих стихов.

А сердце рвется к выстрелу,а горло бредит бритвою…Дрожит душа.Меж льдов она,и ей из льдов не выйти![245]

Эти указания делают более понятными моменты, способствовавшие происхождению последнего, окончившегося на этот раз трагически, покушения на самоубийство.

Наступила февральская революция, и вскоре вслед за тем власть в стране была взята восставшим пролетариатом. Как отнесся В.В. к Октябрьской пролетарской революции? В своей автобиографии он пишет: «Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось. Начинают заседать» («Я сам»[246]).

Октябрьская революция была воспринята М. как свержение всего дряхлого, отжившего, всего того, что еще цепко держалось за жизнь и не хотело уходить со сцены и против чего со всей своей стихийной яростью, в плену собственных неразрешенных противоречий индивидуалиста-бунтаря, боролся М. своей резко выпирающей из обыденной жизни фигурой, своей темпераментностью и большой внутренней напряженностью, своим обостренным восприятием действительности и склонностью к гиперболизации, гигантским преувеличениям, стремлением входить в непосредственное общение с массами людей. М. по всему складу своего характера как нельзя более подходил к первоначальному этапу революции. Когда революционное половодье находилось на высоте своего разлива, доминировали процессы ломки и разрушения старого. Революция снимала оковы, расправляла плечи, давала возможность говорить полным голосом. И М. всей силой своего огромного поэтического таланта повернулся к революции, к никогда не виданной им до того аудитории сотен тысяч. Его творчество, впервые ничем не стесненное, получает возможность выявить все заложенные в нем качества.