Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне - Себастьян Хаффнер

невероятно сильна, она ещё не знала пределов собственной силы, и трудолюбие и отвага, которые она проявляла в Первой мировой войне, имели поистине героический формат. То, что она постоянно полагала себя способной к непомерному и недостижимому, так что затем в конце всё трудолюбие и отвага стали ничем, можно назвать трагическим. Переоценке себя Федеративной Республикой, которая постоянно играет с чужими ставками и в сущности менее переоценивает свою собственную силу, чем свою способность уметь использовать другие державы в качестве помочей, едва ли история поставит этот высокий эпитет. В этот раз примешано слишком много сознательного самообмана, и что 50 лет назад ещё было героическим, имеет нынче печально-вульгарный вид мошенничества и сутяжничества. Германский Рейх на пике своей формы, в стремлении к мировому господству – это было при всей неумеренности и переоценке себя огромным и потрясающим спектаклем. Федеративная Республика, вытащенная из бездны и снова склеенная сострадательными и расчётливыми победителями, во всё горло требует проигранные границы 1937 года и отказывает всем странам в мирной жизни, если не будет исполнено её желание, – это постепенно производит на Западе и на Востоке только пожимание плечами в ответ. Однако это также не является безопасным для Германии. Четвёртый смертный грех, которым Германский Рейх погубил себя в Первой мировой войне, можно назвать моральной переоценкой себя. Немцы – которые как тогда, так и сегодня охотно представляют себя как добродушного Михеля в ночном колпаке, – были склонны (и склонны и ныне) к той точке зрения, что они слишком хороши для этого плохого мира. Опираясь на эту точку зрения, они затем ощущают себя вправе делать вещи, которые мир рассматривает как мерзость и преступление – и оправдывают себя при этом. Если окружённый, добросердечный Михель потерял терпение и ударил во все стороны – разве не было на то его полного права? Если он при этом также задел пару невиновных – разве это не чистое лицемерие возбуждаться этим фактом?

Вступление на территорию нейтральной Бельгии – "Нужда заставит пойти на всё". Однако когда затем из бельгийских домов по непрошенным гостям начали стрелять, то стали с чистой совестью сжигать целые улицы, да, с благородно оскорблённым чувством справедливости. Разве бельгийские партизаны не нарушили законы войны?

Неограниченная подводная война, в которой без спасения тонули невооружённые, даже нейтральные экипажи торговых судов, – "Если посчастливится, то это также будет простительно". Но если не повезёт? Тогда будут благородно возмущены, отважных капитанов назовут военными преступниками, и увидят, как с ними разберутся. Большевизация России, применённая как умышленное политическое средство уничтожения, чтобы навсегда парализовать и ослабить Россию, – полностью в порядке: "В войне и в любви все средства хороши". Однако позднейшая большевизация русской оккупационной зоны в Германии большевистской Россией, которая всё же лишь, как и западные державы, экспортировала свою собственную систему и достаточно хорошо нашла для немцев то, что тем самим нравилось, – это непростительно.

Сейчас мир в действительности не является детским садом. Нарушения норм международного права, военные преступления, жестокости и зверства начинались как Германским Рейхом, так и другими державами. Тем не менее счёт, накопленный в этом отношении Германским Рейхом в Первой мировой войне, весьма высок (не говоря уже о Второй мировой войне). Ненависть, которая тем самым возбуждается, не просчитанная заранее, простодушна; и поднимать её затем ещё после того уверенностью в своей правоте, жалостью к самому себе и безнадёжными попытками добиться компенсаций вплоть до омерзения – особенно после того, как проиграли и в определённой степени зависимы от миролюбия победоносной жертвы, – это ни почтенно, ни умно. В этом последнем отношении, однако, как раз Федеративная Республика, к примеру, против Польши и России достигает сегодня поразительных результатов.

Ещё раз: преступление и жестокость есть у всех народов на совести, и хотя немцы именно в этом столетии в этом отношении выступили достойно сожаления, разумеется, они являются не единственными грешниками. В чём они довольно одиноки, это наивность, с которой они себя оправдывают и от мира, которому был брошен вызов, с которым жестоко обошлись и который в конце концов победил, требуют полного отрицания последствий своих действий как своего законного права. К этой наивности принадлежит, впрочем, также то, что они, очевидно, придерживаются мнения, что эти действия не были бы замечены, если бы только они сами не говорили о них; и того, кто пытается очистить своё собственное гнездо, по привычке обвиняют в его загрязнении.

К этому принадлежит также своеобразная способность немцев игнорировать не только свои собственные дела, но даже свои собственные слова. Немецкий народ, как уверяют, в 1914 году вступил в войну "с чистым сердцем", убеждённый, что на него напали без причины. Если это действительно было так, то это говорит не только об умственном развитии и совершеннолетии немецкого народа. В конце концов, немецкий народ на протяжении двадцати лет изо дня в день не слышал и не читал ничего иного, чем то, что теперь, наконец, должно быть завоёвано его жизненное право быть мировой державой и место под солнцем. Это ведь не было тогда позорным; если было такое желание, то оно было даже величественным и восхитительным. Однако потом, когда это началось, вдруг ощущать, что на них несправедливо напали, предполагает высокую степень невнимательности и рассеянности – или необыкновенную способность к самообману.

Разумеется, это также связано с глубоким отвращением немецкого народа чувствовать себя ответственным за свою политику или вообще об этом беспокоиться. И про Аушвитц [Освенцим] ведь позже никто не хотел ничего знать, и, возможно, действительно многим удалось ничего об этом не знать, однако к их числу относятся уже немногие. Признаётся то, что и в гитлеровском рейхе, прямо за углом от соответствующего соседнего концентрационного лагеря, пышно цвела идиллия, было много любезно-безвредной жеребячьей радости, которая не ведала никакой вины. И гражданин ФРГ, который сегодня слышит о том, как на Востоке уже снова боятся его страны, и о том, как на Западе уже опять остерегаются его, в то время как он же думает только о своём деле, своём новом домике и своём новом автомобиле, будет полон благородного негодования: "Как, это про нас?" Между Германией и немцами всегда имеется различие, для которого остальной мир тщётно будет искать понимание. Не напрасно Томас Манн свою остроумную защиту германской военной политики во время Первой мировой войны назвал "Размышления аполитичного". Так как немец как личность заявляет о своём праве быть аполитичным, то есть право на политическую безответственность, то он одновременно даёт также своему нынешнему правительству охранную грамоту