Я угнал машину времени - Феликс Кривин

Надо выходить из игры, как говорил Штирлиц Мюллеру в известной кинокартине.

Вышел Ленька в Конотопе, хотя у него был билет до Москвы. Оставив на съедение иностранной разведке чемодан, он вышел, стараясь не касаться поручней, чтоб не оставлять отпечатков пальцев. Искусно заметая следы, он всю ночь кружил по незнакомому городу Конотопу, а утром, вернувшись на вокзал, дал телеграмму в два адреса — будущей и бывшей жене — с одинаковым текстом: «Вышли сто».

Обнаружив, что его попутчик исчез, Жан Поль Марат прежде всего поинтересовался, не прихватил ли он чего лишнего, но, убедившись, что попутчик не только лишнего не прихватил, но и свое оставил, Бермудес вскоре о нем забыл и, освежив в памяти печальный факт землетрясения в Танзании, погрузился в размышления о нашей фантастической жизни.

Последние сто лет нашу жизнь делали фантасты, причем не столько современные нам фантасты, как фантасты далекого прошлого. Все они были ушельцы, потому что ушли из своего времени в незнакомые будущие времена, чтобы строить там жизнь, которую разрушали в своем настоящем. Одним из таких строителей будущего был однофамилец Бермудеса, его любимый писатель-фантаст, фамилию которого он взял, присоединив к ней и фамилию любимого революционера.

Вряд ли кто-нибудь станет оспаривать факт, что все значительное в истории человечества сделали наши великие однофамильцы. Однофамилец уголовника Менделеева открыл Периодическую систему элементов, однофамилец алкоголика Чайковского сочинил балет «Лебединое озеро», а однофамилец Бермудеса написал поистине великий роман-эпопею «Страна, которая плохо лежит». Как вы помните, в этом романе речь идет о государстве, в котором постоянно все разворовывается, и в конце концов возникает идея украсть государство целиком. Но как украсть государство? Откуда взять и куда положить? В романе однофамильца Бермудеса подробнейшим образом разработана технология кражи страны, и желающему украсть страну ничего самостоятельно не нужно придумывать.

В секретных архивах КГБ, а прежде НКВД, а еще раньше ГПУ, ЧК и царской охранки до сих пор хранится донесение, тоже, между прочим, однофамильца, но чьего именно, лучше не упоминать, чтоб не рассекретить его фамилию, скажем только, что это было донесение агента, подсаженного в камеру к политическим заключенным в один из последних годов прошлого, не будем указывать, какого именно, века. Кроме агента, в камере было двое: один большой и мохнатый, с бородой, обрамлявшей его лицо по окружности, подобно тому, как темнота обволакивает солнце во время солнечного затмения, а второй маленький, лысенький, бегающий из угла в угол по камере и время от времени присаживающийся на пол у нар, чтобы что-то записать или вычеркнуть в своих записях. Кругобородый держал в руках переданную ему с воли книгу однофамильца Бермудеса, самую его знаменитую эпопею «Страна, которая плохо лежит», и вычитывал из нее наиболее полюбившиеся места. Агент слушал и запоминал, а лысенький записывал, не боясь вызвать подозрений.

В краже страны, читал Кругобородый, должен участвовать весь народ, поскольку одному человеку или группе людей такое не под силу. А для того, чтоб мобилизовать народ на кражу, нужно учение, которое должно быть всесильно, потому что оно верно, а может быть, и совсем не поэтому, оно может быть и неверным, но об этом никто не должен знать, задача учения приковать внимание масс, пока будет разворовываться государство. Это может быть учение экономиста Адама Смита, философа Гегеля, физика Ньютона, главное его так истолковать, чтобы оно работало в нужном направлении.

Далее в романе говорилось, что, когда учение овладеет массами, у масс отпадет потребность чем-то владеть и все их владения можно будет передать государству. Сначала национализировать, чтобы все это числилось за государством, а потом приватизировать, передав в частные руки, но уже не те, что были прежде, а в собственные, свои. На этом заканчивается процесс, который может продолжаться много лет, но уже в самом начале государственным можно будет пользоваться, как своим, так что время тут особого значения не имеет.

Пока Кругобородый все это вычитывал, лысенький быстро-быстро писал, сидя на полу у нар, чтобы потом, выйдя на свободу, осуществить фантазию великого фантаста на практике.

Он так и сделал. Взял теорию, которая без практики мертва, и соединил ее с практикой, которая без теории слепа, в надежде, что из этого возникнет что-то зрячее и живое. Но оно не возникло. Мертвое осталось мертвым, а слепое слепым.

В этом слепом воплощении мертвой идеи нынешний Бермудес играл не последнюю роль. Он был одним из ответственных лиц и теперь спешил уйти от ответственности. Жизнь ответственного работника в том и состоит, чтобы постоянно уходить от ответственности, и бродят по стране ответственные товарищи ушельцы, ответственные товарищи по несчастью целой страны, и светлое будущее, которое виделось им впереди, темнеет и чернеет по мере превращения в настоящее…

Внезапно страшная мысль пронзила Бермудеса: ведь этот его попутчик ехал до Москвы, почему же он сошел на другой станции? Может, позвонить? Кого-то уведомить? Бермудес как ни в чем не бывало приезжает в Москву, а там уже его встречают…

«Надо выходить из игры!» — опять сказал Штирлиц Мюллеру, и Мюллер с ним согласился.

Он вышел на станции Сухиничи. Было утро. Утро нашей Родины, как значится на известной картине известного художника. Бермудес стоял крупным планом на фоне нашей Родины, как стоял на картине тот, другой человек, продолжатель великого дела лысенького.

ПРИТЯЖЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА

Николай Михайлович Поляков, литературный псевдоним — Кристофер Бомслей, сел к столу, положил перед собой стопку бумаги и написал придуманное еще вчера вечером, тоже за стопкой, но за другой: «Есть во Вселенной цивилизации, не знающие пространства. Им неизвестны слова «где», «куда», зато «давным-давно» и «когда-нибудь» они употребляют довольно часто…

Слова «давным-давно» и «когда-нибудь» придали мыслям Полякова лирическое направление. Самое лучшее в его жизни было либо давным-давно, либо, надо надеяться, когда-нибудь еще будет, причем «давным-давно» с каждым годом увеличивалось, а «когда-нибудь» — уменьшалось.

Поляков круто изменил направление мыслей, понимая, что подобные унылые размышления ни к чему хорошему не приведут. Литература не должна расслаблять читателя, она должна действовать на него, как утренняя зарядка.

«Представители внепространственной цивилизации живут в трех измерениях: вчера, сегодня, завтра. Геометры по двум известным — сегодня и вчера — вычисляют третье измерение — завтра. Квадрат завтра равен квадрату сегодня, минус удвоенное произведение сегодня на вчера, плюс квадрат вчера. К сожалению, завтра всегда оказывается не таким, каким его вычислили, и старые геометры подвергаются развенчанию, а молодые снова принимаются вычислять это загадочное измерение — завтра. Но и у тех, и у других ощущается острая тоска по четвертому измерению — пространству».

Поляков вспомнил совхоз «Рассвет» с его необозримыми пространствами. Правда, в отчетах эти пространства показывались меньшими, чем были на самом деле, что давало возможность повысить урожайность. Не на поле повысить, а в отчетности, то есть самым несложным путем. Собрать, допустим, на тридцати гектарах по двадцать центнеров продукции, а в отчете показать, что собрано по тридцать — на двадцати. А где остальные десять гектаров? Тут нужно сделать вид, что их вроде вовсе не существует. Не на поле сделать вид, а в отчетности: на поле-то нужно работать, урожай собирать, чтоб было чем повышать отчетную урожайность. Да, назначение этих гектаров — чужую урожайность повышать, жертвовать ради них своей собственной урожайностью. Там, на чужих пространствах, кто-то может и премию получить, а здесь никто ничего не получит, потому что здесь вроде и не работали. Вроде — это в отчетности, а на самом деле — еще как!

Поляков вздохнул и постарался держаться подальше от пространства.

Он вспомнил молодость. Был он красивый, молодой, и жена у него была красивая и молодая. Как говорится, было кому жить. Так негде было… Кабы не это клятое пространство, вопроса о том, что негде жить, и не возникало бы.

Чувствуя, что размышление о пространстве заводит его далеко, Поляков решил обратиться к теме любви, которая до него выручала многих писателей. Он сразу взял быка за рога и в качестве быка выбрал Василия Зуева.

Василий Зуев (так звучит его имя в переводе на язык пространственной цивилизации) жил в том времени, которое определялось как «давным-давно», а полюбил женщину из времени, которое будет еще когда-то. Родители были против этого мезальянса, но на родителей Василий Зуев внимания не обращал. Он отправился из своего давным-давно на корабле памяти, державшем курс через головы многих поколений. Путь был трудным, поскольку не все головы одинаковы. Встречаются среди них твердолобые, пустые, тупые и даже непроходимые — такие, через которые невозможно пройти. Но он проходил, он плыл, он всплывал в памяти и отважно врезался в память.