Проблема Спинозы - Ирвин Ялом

— А солнце, которое оставалось недвижно ради великой победы Иисуса Навина? И это тоже был вымысел? — спросил Якоб, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

— Это чрезвычайно сомнительное чудо. Прежде всего помните, что все древние верили, что Солнце движется, а Земля остается на месте. Мы теперь знаем, что это Земля вращается вокруг Солнца. Уже сама эта ошибка свидетельствует о том, что создание Библии — дело рук человеческих. Более того, конкретную форму чуду придавали политические соображения. Разве не солнечное божество почитали враги Иисуса Навина? Следовательно, это чудо — послание, возвещающее, что еврейский Бог могущественнее, чем боги язычников.

— Замечательное объяснение! — проговорил Франку.

— Не все, что слышишь от него, принимай на веру! — одернул его Якоб. А у Бенто спросил: — Так что же, вот и все объяснение чуду Иисуса?

— Только часть. Остальная часть объяснения заключается в тогдашних словесных оборотах. Многие так называемые чудеса — это всего лишь манера выражаться. Это способ изложения, которым люди пользовались в те времена в устной и письменной речи. Вероятно, летописец Иисуса Навина, когда говорил, что Солнце остановилось, имел в виду, что день той битвы казался очень долгим. Когда Библия говорит, что Бог сделал твердым, или ожесточил, сердце фараона, это просто означает, что фараон был упрям. Когда она говорит, что Бог отворил для евреев скалы, и из них хлынула вода, это всего лишь означает, что евреи нашли источники и утолили жажду. В Писаниях почти все необычное приписывается деяниям Божьим. Даже деревья необыкновенно больших размеров называются деревьями Божьими.

— А как же тогда, — поинтересовался Якоб, — быть с тем чудом, что евреи выжили, а другие народы — нет?

— Я не вижу в этом ничего сверхъестественного, ничего такого, что нельзя объяснить естественными причинами. Евреи выжили во времена диаспоры[64], потому что неизменно отказывались смешиваться с другими культурами. Они оставались отдельным народом благодаря своим сложным ритуалам, своим правилам употребления пищи и знаку обрезания, который скрупулезно блюли. Так они выжили — но какой ценой! Наша упрямая приверженность своей особости навлекла на нас всеобщую ненависть.

Бенто сделал паузу и, видя потрясенные лица Франку и Якоба, добавил:

— Боюсь, у вас из-за меня будет несварение: я заставил вас сегодня проглотить слишком много трудных для усвоения вещей, да?

— Не волнуйся за меня, Бенто Спиноза, — посоветовал Якоб. — Ты ведь наверняка знаешь, что выслушать — еще не значит проглотить.

— Я могу ошибаться, но мне показалось, что ты по меньшей мере трижды кивал в ответ на мои слова. Я прав?

— Бòльшая часть того, что я услышал, — чистое высокомерие. Ты полагаешь, что знаешь больше, чем бесчисленные поколения раввинов, больше чем Раши, Герсонид[65], больше чем Маймонид!

— Однако ты ведь соглашался!

— Когда ты показываешь доказательство, когда ты показываешь два утверждения в Бытии, которые противоречат одно другому, — этого я отрицать не могу. Однако я все равно уверен, что есть тому объяснения, превосходящие твое знание. Я уверен, что ошибаешься ты, а не Тора.

— А разве в твоих словах нет противоречия? С одной стороны, ты уважаешь доказательства — и в то же время остаешься уверен в том, чему доказательств нет, — Бенто повернулся к Франку: — А ты? Ты был необычно молчалив. Все-таки несварение?

— Нет, никакого несварения, Барух… ты не против, если я буду называть тебя еврейским именем, а не португальским? Мне так больше нравится. Не знаю, почему. Вероятно, потому, что ты не похож ни на кого из известных мне португальцев… Никакого несварения — вовсе наоборот. Что же тогда? Смягчение, полагаю. И желудка — и души тоже.

— Помню, как ты был испуган во время нашей первой беседы. Ты так сильно рисковал, делясь своей реакцией на ритуалы и в синагоге, и в соборе. Ты говорил о них, как о безумии. Помнишь?

— Как я могу забыть! Но знать, что я не одинок, знать, что другие — особенно ты — разделяют эти мысли… Это дар, который спас мой рассудок.

— Франку, твой ответ укрепляет меня в намерении пойти дальше и немного больше рассказать тебе о ритуалах. Я пришел к выводу, что ритуалы в нашей общине не имеют ничего общего с Божественным законом, ничего общего со святостью, добродетелью и любовью, а связаны они только с гражданским спокойствием и поддержанием авторитета раввинов…

— Ты снова заходишь слишком далеко! — перебил Якоб, возвысив голос. — Неужели нет предела твоей заносчивости? Даже школьник знает, что Писания учат тому, что соблюдение ритуалов — закон Божий!

— Позволь не согласиться. И снова, Якоб, я не прошу тебя верить мне: я взываю к твоей логике и просто прошу взглянуть на слова священной книги собственными глазами. В Торе есть много мест, которые велят нам следовать своему сердцу и не воспринимать ритуал слишком серьезно. Давай заглянем в книги Исаии и Иеремии. Оба они вполне ясно учат, что Божественный закон под истинной жизнью не имеет в виду жизнь, соблюдающую все церемонии. Исайя откровенно говорит нам отойти от жертв и празднеств и суммирует весь Божественный закон в следующих простых словах… — Бенто раскрыл Библию на закладке в книге Исаии и прочел: — «Перестаньте делать зло, научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного»[66].

— Так что же, ты говоришь, что раввинский закон — это не закон Торы? — недоверчиво переспросил Франку.

— Я говорю лишь о том, что Тора содержит два рода законов: есть нравственные законы — а есть законы, созданные для того, чтобы удерживать целостность Израиля как теократии, отдельной от его соседей. К несчастью, фарисеи в невежестве своем не сумели понять эту разницу и думали, что соблюдение государственных законов — это и есть вся нравственность, в то время как такие законы были направлены всего лишь к благополучию общины. Они не предназначены быть заповедями для евреев, зато предназначены, чтобы удерживать власть над ними. Есть основополагающее различие в назначении каждого из двух этих видов законов: соблюдение церемониального закона ведет лишь к гражданскому спокойствию, в то время как соблюдение Божественного закона или закона морального ведет к блаженству.

— Так, значит, — проговорил Якоб, — я правильно расслышал? Ты советуешь Франку не соблюдать церемониальный закон? Не посещать синагогу, не молиться, не соблюдать еврейские правила в отношении пищи?!

— Ты неправильно меня понимаешь, — возразил Бенто, прибегая к своему недавно обретенному знанию о взглядах Эпикура. — Я не отрицаю важности общественного спокойствия, но отличаю его от истинного благочестия. — Бенто повернулся к Франку: — Если ты любишь свою общину, желаешь быть ее частью, желаешь создать в ней свою семью, желаешь жить среди своих — тогда ты должен с радостью участвовать в деятельности общины, включая религиозные правила, — и, обращаясь к Якобу, спросил: — Мог ли я выразиться яснее?

— Я слышу, что ты говоришь, что нам следует следовать ритуальному закону только ради соблюдения внешних приличий, и это на деле не так уж много значит, поскольку единственное, что действительно имеет значение, — это тот, другой, Божественный закон, который ты пока так и не определил, — отозвался Якоб.

— Под Божественным законом я подразумеваю благо, истинное знание Бога и любовь.

— Это туманный ответ. Что есть истинное знание?

— Истинное знание означает совершенствование нашего разума, дабы более полно познать Бога. У еврейских общин есть наказания за неисполнение ритуального закона: публичное порицание со стороны конгрегации или раввинов или, в крайних случаях, изгнание либо херем. А есть ли наказание за отказ следовать Божественному закону? Да, есть, но это не какое-то конкретное наказание: это отсутствие блага. Я люблю эти слова Соломона, который говорит: «Когда мудрость войдет в сердце твое и знание будет приятно душе твоей, тогда ты уразумеешь правду и правосудие, и прямоту, всякую добрую стезю»[67].

Якоб покачал головой:

— Эти легковесные фразы не скрывают того факта, что ты бросаешь вызов основным еврейским законам. Сам Маймонид учил, что тех, кто следуют заповедям Торы, Бог вознаграждает блаженством и счастьем в грядущем мире. Я собственными ушами слышал, как рабби Мортейра особо настаивал, что любой, кто сомневается в божественности Торы, будет лишен вечной жизни с Богом.

— А я говорю, что его слова — «грядущий мир» и «вечная жизнь с Богом», — это слова человеческие, а не божественные. Более того, этих слов не найдешь в Торе, они принадлежат тем раввинам, что писали комментарии к комментариям.

— И что же, — упорствовал Якоб, — правильно ли я расслышал, что ты отрицаешь существование загробного мира?