Проблема Спинозы - Ирвин Ялом

Якоб покачал головой:

— Эти легковесные фразы не скрывают того факта, что ты бросаешь вызов основным еврейским законам. Сам Маймонид учил, что тех, кто следуют заповедям Торы, Бог вознаграждает блаженством и счастьем в грядущем мире. Я собственными ушами слышал, как рабби Мортейра особо настаивал, что любой, кто сомневается в божественности Торы, будет лишен вечной жизни с Богом.

— А я говорю, что его слова — «грядущий мир» и «вечная жизнь с Богом», — это слова человеческие, а не божественные. Более того, этих слов не найдешь в Торе, они принадлежат тем раввинам, что писали комментарии к комментариям.

— И что же, — упорствовал Якоб, — правильно ли я расслышал, что ты отрицаешь существование загробного мира?

— Грядущий мир, вечная жизнь, загробное блаженство — повторяю, все подобные фразы суть изобретения раввинов.

— Ты отрицаешь, — продолжал напирать Якоб, — что праведники обрящут вечную радость и единение с Богом, а грешники будут посрамлены и преданы вечному проклятию и наказанию?

— Это против всякой логики — то, что мы, такие как мы есть сегодня, будем существовать после смерти. Тело и душа — два аспекта одной и той же личности. Душа не может выжить после того, как умирает тело.

— Но, — Якоб говорил все громче, явно закипая, — мы знаем, что тело будет воскрешено! Все наши раввины учат нас этому. Маймонид ясно это утверждает. Это один из тринадцати аспектов иудейской веры! Это ее основание!

— Якоб, должно быть, я плохой наставник. Я думал, что полностью объяснил невозможность таких вещей, однако ты снова забредаешь в страну чудес. Опять-таки напоминаю тебе, что все это — человеческие мнения; они не имеют ничего общего с законами природы, а в противоречии с постоянными законами природы ничто не может возникнуть. Природа, которая бесконечна и вечна, которая объемлет в себе всю субстанцию вселенной, действует в соответствии с упорядоченными законами, которые невозможно превзойти сверхъестественными средствами. Разложившееся тело, обращенное во прах, не может быть воссоздано. Бытие говорит нам об этом совершенно ясно: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься»[68].

— Значит ли это, что я никогда не воссоединюсь с моим замученным отцом? — спросил Франку.

— Я, как и ты, жажду вновь увидеть своего отца, да будет он благословен, но законы природы таковы, каковы они есть. Франку, я разделяю твою жажду, и, когда был ребенком, я тоже верил, что когда-нибудь наступит конец времен, и после смерти мы воссоединимся — я и мой отец, и моя мать. Хотя, когда она умерла, я был так мал, что едва помню ее… И, конечно, они воссоединились бы со своими родителями, а те — со своими, и так ad infinitum[69]. Но теперь, — продолжал Бенто мягким, «учительским» голосом, — я оставил эти детские надежды и заместил их определенным знанием о том, что мой отец живет внутри меня: его лицо, его любовь, его мудрость. И таким образом, я уже воссоединен с ним. Блаженное воссоединение должно произойти в этой жизни, потому что эта жизнь — все, что у нас есть. Нет вечного блаженства в грядущем мире, потому что нет грядущего мира. Наша задача — и я полагаю, что этому учит нас Тора, — достичь блаженства в этой жизни, сей час, живя жизнью, полной любви и познания Бога. Благочестие состоит в справедливости, милосердии и любви к ближнему своему.

Якоб поднялся и раздраженно отпихнул стул в сторону.

— Довольно! Я наслушался достаточно ереси для одного дня! Достаточно на всю жизнь! Мы уходим. Идем, Франку.

Когда Якоб ухватил Франку за руку, Бенто произнес:

— Нет, погоди, Якоб, есть еще один важный вопрос, который, к моему удивлению, ты не стал задавать.

Якоб выпустил руку Франку и с опаской взглянул на Бенто.

— Какой еще вопрос?

— Я говорил вам, что природа вечна, бесконечна, объемлет всю субстанцию, и все сущее следует ее законам.

— Да, — лицо Якоба было сердитым и недоуменным. — Так что же за вопрос?

— А разве я не говорил вам, что Бог вечен, бесконечен и объемлет всю субстанцию?

Якоб кивнул, совершенно растерявшись.

— Ты говоришь, что слушал меня, что наслушался достаточно — но все же ты не задал мне самый главный вопрос.

— Да какой еще самый главный вопрос?

— Если Бог и природа обладают одинаковыми свойствами, то в чем тогда разница между Богом и природой?

— Ладно, — рыкнул Якоб. — Спрашиваю тебя: в чем разница между Богом и природой?

— А я даю тебе ответ, который ты уже знаешь: разницы нет. Бог — это природа. Природа — это Бог.

Оба — и Франку, и Якоб — уставились на Бенто во все глаза, а потом, не произнеся больше ни слова, Якоб рывком поднял Франку на ноги и выволок его из дома на улицу.

Уйдя достаточно далеко, Якоб обхватил Франку за плечи и от души стиснул.

— Отлично, просто отлично, Франку! Мы выудили из него именно то, что нам было надо. И ты еще считал его мудрым человеком?! Вот ведь дурак какой!

Франку вывернулся из-под руки Якоба.

— Вещи не всегда таковы, какими кажутся. Может быть, это ты дурак, что считаешь дураком его.

ГЛАВА 14. МЮНХЕН, 1918–1919 гг

Характер — это судьба. Новая волна психоаналитической мысли, всем сердцем воспринятая Фридрихом, соглашалась со Спинозой в том, что будущее определяется тем, происходившим прежде, — нашим физическим и психологическим багажом: нашими страстями, страхами, целями, невзгодами, любовью к себе, нашей позицией по отношению к другим.

Подумать только об Альфреде Розенберге — претенциозном, отстраненном, никого не любящем, не вызывающем любви, неудавшемся философе, которому недостает любознательности в отношении самого себя и который, несмотря на искаженное самовосприятие, топчет землю с самодовольной убежденностью в собственном превосходстве! Мог ли Фридрих, мог ли любой изучающий человеческую природу предсказать стремительное возвышение Альфреда Розенберга? Нет, одного характера недостаточно, чтобы служить основой для предсказаний. Есть и другой сущностный и непредсказуемый ингредиент. Как мы назовем его? Судьба? Шанс? Чистая удача — оказаться в нужном месте в нужное время?

Нужное время? Ноябрь 1918 года. Война заканчивалась, и Германия, рыдающая и сбитая с ног поражением, пребывала в хаосе, ожидая спасителя. А нужное место? Мюнхен. Альфред Розенберг вскоре будет на пути к этому избранному месту действия, в чьих закоулках и популярных пивных вызревал монументальный спектакль, ожидая только прибытия своей сверхъестественно зловещей труппы.

Альфред еще на несколько недель задержался в Ревеле, пытаясь заработать на жизнь преподаванием в школах, где обучение велось на немецком языке. Однажды он, к собственному изумлению, даже получил небольшую премию за два своих рисунка — первые и единственные деньги, которые ему за всю его жизнь принесло искусство. Следующим вечером в праздничном настроении он забрел на городской митинг и стоял в задних рядах слушателей, увлеченно прислушиваясь к дебатам о будущем Эстонии. Вдруг по внезапному наитию, словно в трансе, он пробился в первые ряды зала и произнес краткую страстную речь об опасностях еврейского большевизма, надвигавшегося со стороны соседней России. Смутился ли он, когда еврей — владелец крупного торгового дома перебил его выступление и повел к выходу большую группу евреев в знак протеста? Вот еще! Губы Альфреда изогнулись в понимающей усмешке, поскольку он был совершенно убежден, что такая очистка аудитории — дело благое. Он не желал зла этим евреям. Он надеялся, что им будет тепло и хорошо в их собственных уютных кухнях. Он просто хотел, чтобы они убрались из Ревеля. Медленно вызревали семена великой идеи: пусть убираются не только из Ревеля, не только из Эстонии, но из всей Европы. Когда все евреи уйдут из Европы, фатерлянд будет лишь в большей безопасности и двинется к полному расцвету.

День за днем росла его решимость эмигрировать в Германию: он больше не желал задерживаться в незначительной периферийной стране. Эстония, ныне лишившаяся германских войск, дрейфовала к неопределенному будущему слабой зависимой державы или, того хуже — трофея еврейско-русских большевиков. Однако как же ему уехать? Дороги, ведущие в Германию, были перекрыты, а все поезда реквизированы военным ведомством для охваченных унынием войск, возвращавшихся на родину. И тут Альфреда, загнанного в ловушку и потерявшего ориентацию, впервые навестил ангел удачи.

Как-то раз в кафе для рабочих, где Альфред частенько обедал, он сидел, потягивая пиво и закусывая колбасками, одновременно читая «Братьев Карамазовых». Он читал по-русски, но перед ним на столе лежал и раскрытый немецкий экземпляр, и он время от времени останавливался, чтобы оценить точность перевода. Вскоре, раздраженный шумным весельем за соседним столиком, он поднялся, чтобы поискать место потише. Обводя взглядом кафе, он случайно уловил звуки разговора на немецком.