Феникс сапиенс (СИ) - Штерн Борис Гедальевич

И выросшее альбедо, и прекращение океанской циркуляции, и уменьшение парникового эффекта – все сработало в одну сторону, и потепление сменилось быстрым похолоданием. Сейчас теплое Атлантическое течение восстановилось и ледники отступают, Север немного потеплел, но до прекращения ледникового периода еще далеко.

Небольшая аудитория слегка приуныла, переводя взгляд с жизнерадостного лектора на печальный пустой пейзаж по берегам широкой реки, оживляемый лишь небольшими деревеньками. Солнце затянулось сплошными облаками, и мир окрасился в нечто серо-бурое.

– Не расстраивайтесь, – продолжил Сэнк, – нынешнее оледенение относительно скромное. Было дело – ледники доходили до этих широт, где мы сейчас плывем.

– Для археолога всякие там находки предметов и раскопки развалин сами по себе малоинтересны, – рассказывала Алека. – Важно, чтобы древность заговорила. Поэтому все охотятся за текстами. Какой материальный носитель текстов лучше всего выдерживает многие тысячи лет?

– Камень! – хором ответила аудитория.

– Правильно – камень и керамика. Именно поэтому первой заговорила самая древняя древность, когда было модно высекать тексты на камне и писать на глиняных табличках. Многие из этих текстов оказались в европейских музеях, из развалин которых и были откопаны в отличной сохранности. А вот музейные комментарии к этим текстам не сохранились – поскольку для них использовались менее архаичные носители – древние тексты пришлось расшифровывать заново.

Беда в том, что более поздние носители информации – телячья кожа и бумага – любимая пища многих видов бактерий. Единственный шанс для них пережить тысячелетия – крайняя сухость или холод. А где взять сухость, когда за прошедшие тысячелетия климат много раз менялся? Любой уголок мира в ту или иную эпоху был обильно полит дождями. Зато остались отпечатки несъедобной типографской краски на несъедобном бетоне. Остались зеркальные отпечатки газет, которыми кое-где оклеивали голые бетонные стены во второй половине XX века, и это главный кладезь, ценнейший исторический материал, по которому были восстановлены основные древние языки в их письменном виде, а также история XX века и в меньшей степени предшествующих веков. Из отпечатков газет мы знаем, что до конца XX века цивилизация была на подъеме – летали на Луну, делали всякую технику, которую мы еще не умеем делать, с придыханием писали о роскошном будущем.

Бетонных стен, как и наклеенных на них газет, существовало огромное количество. Конечно, сохранилась лишь небольшая их часть, там, где стены удачно сложились оклеенными сторонами вниз, избежав сырости и лишайников, но и малой части хватило, чтобы обеспечить хорошей работой тысячи историков и лингвистов. Кола, что скажешь?

– Что сказать? Спасибо Донсу Амполану, мир его праху! Случайно ведь обнаружил первый отпечаток – они же не видны без обработки! Без него бы я, наверное, стала учительницей атлантийского. Правда, это лишь газетный язык. Сдается, что он сильно отличается от естественного языка, о чем можно судить по нынешним газетам.

– Вот! К сожалению, к концу XX века традиция оклеивать стены бумагой прервалась. Основным источником текстовой информации остались могильные памятники. По ним можно проследить демографию, смену традиций, статистику имен. Но самая песня – керамические фотографии на памятниках. Тысячи и тысячи портретов, такие симпатяги! Расовые и национальные типы, одежда, прически – все как живые, будто и не было между нами 16 тысяч лет.

– Алека, – спросил Инзор, выждав до конца доклада. – А не осталось ли каких-то надписей, нацарапанных на стенах при катастрофе? Ведь есть же примеры из недавнего прошлого, когда солдаты писали: «Истекаю кровью, прощайте…» Если люди умирали в своих домах, неужели никто ничего не вырезал на стенах?

– Есть, но только единичные случаи. 16 тысяч лет – не шутка, там же потом все горело и рушилось. Я слышала про три таких находки. В двух из трех упоминается тьма «умираю во тьме», «ничего не видно, это конец».

– Может быть, люди внезапно ослепли? – предположил Стим.

Все промолчали, поскольку сказать было нечего.

– Верхнеморские языки отделились от земноморских всего лишь две с половиной тысячи лет назад, – рассказывала Кола. – Однако развитие языков шло с такой скоростью, что между этими двумя группами не осталось почти ничего общего. Так что придется осваивать верхнеморский с чистого листа. Как понимаю, у нас еще почти две недели в запасе. Сегодня учим первые сто слов и десять фраз. Итак, вот список слов. Начнем с важнейших фраз: «Как пройти к рынку? Сколько стоит эта рыба?»

– Европейский ледниковый щит потек около 10 тысяч лет назад, – продолжал свой цикл Сэнк, – когда лед на скандинавских горах потолстел до полутора-двух километров. Его язык двигался медленно – 70-100 метров в год, а нижний слой еще медленней. Сейчас лед продолжает двигаться, но язык тает быстрей, поэтому ледник отступает метров на 50-100 в год, оставляя все, что принес собой, в виде моренных отложений. Среди них могут быть и артефакты. Насколько я уверен, что мы найдем обломки города? Как всегда, шансы пятьдесят на пятьдесят – либо найдем, либо не найдем. Но мы же оптимисты, поэтому давайте готовиться к тому, что на нас свалится огромное количество тяжелой работы.

Артефакты Петербурга могут оказаться в двух средах: в морене, если они уже оттаяли, и во льду, если еще нет. В морене можно без труда обнаружить, например, танк. Нас интересуют танки? Правильно, нас интересуют гораздо более тонкие и хлипкие вещи: носители информации. При попадании в морену они исчезают почти мгновенно, особенно бумага. Бумагу и диски есть шанс найти и спасти, пока они не оттаяли. Нам предстоит научиться их находить и доставать.

Время хоть и кое-как, но шло, спасибо лекциям и урокам, включая электросварку и стрельбу из гранатометов на пустынном степном берегу. Наконец корабль подошел к истоку Межморской Волги, откуда предстояло плыть пятьсот километров по открытому морю до Волжской губы вдали от берегов, мелких и болотистых. Прогноз был так-сяк: ветер северо-западный, волнение четыре балла, видимость два километра. Решили плыть, дождались раннего утра 17 апреля и вышли в пустоту: ни неба, ни берегов, лишь серое пространство и свинцовые волны. Крамб выдержал первые пять часов вахты, что с его стороны стало подвигом – он дал Сэнку как следует выспаться и ушел страдать от морской болезни вместе с Колой. Сэнк, ведя судно сквозь серую муть по гирокомпасу, вновь обратился к Праотцу:

– Ну что, Зедонг, небось, не плавал в таком молоке? Нил-то, он повеселей. Хотя приключений на твою голову, наверное, выпало побольше. А как вы, сколько вас там было, нерасчищенную Асуанскую плотину проскакивали? Плот ведь не обнесешь по берегу. А развалины Фив видели? А пирамиды? Я все-таки завидую тебе. Я их тоже видел, но сначала мне рассказали про них в школе – все уши прожужжали. Когда неожиданно встречаешь такое, сердце должно прыгать выше плеч. Но я бы больше поразился руинам Асуанской гидростанции. Собственно, я им и так поразился, когда увидел впервые. Так и веет от них поверженной истлевшей мощью. Да и от руин Александрии веет тем же самым. А уж про бетонные иглы, оставшиеся от небоскребов Дубая, и не говорю – мурашки по коже. А вот пирамиды невыразительны. Ничем, кроме огромных толп потных рабочих от них не веет.

Ты знаешь, Зедонг, ведь та прошлая мощь истлела или подгнила раньше, чем рухнула. Иначе, что бы там ни произошло, человечество тут же возродилось бы, отстроилось заново. Какими же хрупкими или гнилыми должны быть ноги цивилизации, если она рухнула в одночасье! Что подточило ее былое могущество в XXII и начале XXIII века того летоисчисления? И ведь во всех доступных документах, во всех этих отпечатках газет на бетоне – ни малейшего намека на грядущую болезнь! Зедонг, нам как воздух нужны более поздние тексты! Мы не найдем ключ к разгадке, но мы должны найти, научиться искать поздние документы в любом виде. В каком? В замороженном! Единственная надежда – на холод. Книги должны были сохраниться во льду, только они, и никакие магнитные носители. Эх, Зедонг, ты ведь не можешь этого понять, что-то меня понесло не в ту сторону.