Сталь над волнами - Александр Конторович

Полоска третьего варианта стремительно скакнула вперёд.

А среди пассажиров аэропорта и зевак пронёсся хохот.

— Ну, парень… ну ты нас и подставил… — сокрушался ведущий. — Нельзя же так — мы на тебя надеялись…

«Креакл», остервенев, начал рвать руками наручники — бесполезно, сей предмет был куплен явно не в секс-шопе, и такими методами его сломать было невозможно. Среди журналистов поднялся крик, и только тогда, наконец, в дело вмешалась полиция. Не слишком торопясь, к прикованному «художнику» подошел худощавый полицейский и поинтересовался в чём дело.

— Ум-м-м!

Полицейский разочаровано пожал плечами.

— Не понимаю…

— Ум-м-м! Уки!

Сержант пожал плечами и повернулся к нему спиной.

Совершенно осатанев, «художник» пнул полицейского ногой — и вот это тотчас же произвело эффект.

— Применение насилия к представителю сил правопорядка? — вкрадчиво поинтересовался второй полицейский. — Семеренко — оформите!

Но предварительно виновника надо было доставить в отделение. А для этого требовалось, как минимум, отодрать его от столба. Какие-то в этот день неторопливые дежурили слесари в аэропорту… и не слишком сообразительные. Сначала они безуспешно пытались перекусить цепочку наручников обыкновенными бокорезами — с вполне ожидаемым результатом. Потом, плюнув на это безнадёжное дело, торжественно приволокли в зал болгарку.

Увидев сей монструозный агрегат, «художник» чуть столб не свернул — так в сторону дернулся! А поскольку он ухитрился при этом поранить себе руку, то за дело тотчас же взялись медики. Исхитрившись как-то промыть рану (спиртом — не пожалели!), они залили её аэрозолью и громогласно предупредили.

— Десять минут его не трогать! А то…

Обрадованные слесари тотчас же удалились на перекур.

При этом никто и не подумал снять со рта прикованного пластырь.

— Он ведь сам его приклеил! А ну, как в суд подаст потом — мол, против его воли все сделали? Пусть уж сам…

Вернувшиеся с перекура слесари минут пять ходили вокруг столба. Потом принесли ножовку по металлу, что также вызвало неоднозначную реакцию прикованного человека. Пожав плечами, один из слесарей ушел и вскоре вернулся с обыкновенным напильником — против него никаких возражений не последовало. Устроившись поудобнее, мастера принялись перепиливать цепочку, помогая друг другу советами и дружеской критикой. И через некоторое время (не слишком быстрое, кстати…) все было кончено. А ведь могли бы попросту в полицию заглянуть — там специальные клещи на этот счет имелись! Но… ведомственная несогласованность сделала своё черное дело — человек провисел на столбе лишние полчаса.

Обрадованные полицейские тотчас же проводили задержанного в отделение.

А в Интернете уже появились фотографии с ехидной подписью.

«Известный своими дурацкими выходками „художник“ публично обделался в прямом эфире!»

Ролик, запечатлевший этот миг, немедленно появился на всевозможных хостингах.

При этом о самом смысле акции никто и не вспоминал.

Пресс-конференцию так и не провели…

А виновник торжества получил два месяца исправительных работ.

После сего печального инцидента, звезда «художника» сильно померкла — к нему (стараниями интернет-комментаторов) прочно приклеилось прозвище «ссыкун». И иначе, как в связи с данным происшествием, его имя более не упоминалось.

А как всё красиво начиналось…

Вот тогда и появился в Москве Франц Кляйн.

Талантливый литературный критик, он приобрел некоторую известность своими интересными статьями и обзорами. Надо отдать должное — вполне грамотными и хорошо написанными. Чувствовалась рука мастера! Вполне возможно, что займись он созданием книг, то и на этом поприще Франц смог бы достичь немалых успехов.

Но… судьба распорядилась иначе.

Он не состоял, разумеется, на официальной службе в каком-нибудь серьёзном государственном ведомстве. Нет, ему вполне хватало и официальных, достаточно высоких, гонораров.

Понятное дело, что реальные его траты несколько превышали эти суммы, но налоговые службы им не интересовались, а всем прочим не было до этого никакого дела. Если уж и налоговикам сей гражданин не интересен, то…

Это был не первый его приезд в Москву. Кляйна знали и здесь — при его участии некоторым «молодым талантливым авторам» удалось получить «путевку в жизнь». Увы, не все смогли ею правильно распорядиться, но вот уж тут вины Франца не имелось никакой. Что мог — то сделал, а дальше работайте сами. К сожалению, именно это слово оказывалось порою совершенно непереводимым на русский язык. Какие-то лингвистические особенности перевода, наверное…

Тем не менее, принимали Франца всегда радушно. Его многочисленные знакомые (преимущественно женского пола) были рады общению с жизнерадостным немцем, который, к тому же, очень прилично изъяснялся по-русски. Так что сложностей в общении не возникало.

— Нет, — смеясь, говорил Франц, — я выучил русский язык вовсе не из-за желания читать Гоголя и Толстого в подлиннике! Их давно уже перевели на все европейские языки. А вот общение с вашими девушками очень много теряет из-за незнания языка!

Большинство облагодетельствованных им авторов именно так и попадали в поле зрения — рассказали девушки. По самым разным причинам, но все они, рано или поздно, что-то начинали делать для своего щедрого и весёлого друга. Он не был, разумеется, ханжой, но и чрезмерно любвеобильным его тоже нельзя было назвать. К его чести, Франц никогда не выдавал имен тех девушек, с которыми бывал (и достаточно часто) близок — здесь он был непоколебим. И не оказывал им повышенного внимания, привлекая на них громы и молнии со стороны окружения. Ибо нравы околохудожественной тусовки были ему хорошо известны… В иной волчьей стае жить куда как более безопасно и комфортно, нежели среди этих милых девушек и приличных молодых (иногда — так и совсем не молодых…) людей. Мы вобщем-то все ценим искусство, да только не всегда готовы рукоплескать собрату от чистого сердца. Ножку подставить… оно как-то даже и привычнее…

«Мне никто не помогал! (и не помогает…) Я сам всего в жизни добился! (добьюсь…) Так отчего же ТЫ должен пользоваться какими-то там благами и грантами? Почему не Я?!»

Приблизительно такими словами можно описать весь происходящий в душе многих таких «творцов» «мыслительный процесс». Который, как правило, возникал в ответ на известие о том, что такой-то получил западный грант на издание своих произведений. То, что для этого, в общем-то, надо иметь хоть какой-то там талант — отвергалось с ходу.