Ошибки прошлого - Холли Престон

— Перестань! — с отчаянием вскрикнула она наконец. И уже спокойнее добавила: — Надо быть сумасшедшей, чтобы согласиться пойти с тобой.

— Что ты сказала, Кейтлин? — В голосе Мейсона звякнул металл.

— Я не пойду на банкет.

— Ты передумала?

— Совершенно верно.

Если она ожидала новой порции уговоров, то ошиблась.

— Вольному воля, — только и сказал Мейсон.

— Мейсон… Ты дашь мне время собрать деньги?

В его тоне сквозило удивление.

— Зачем спрашивать, если знаешь ответ?

— Итак, я должна выбирать: банкет или опротестование? Тебе наплевать на мое отчаяние? Не можешь быть хоть чуточку сострадательным?

— Я сострадаю тебе, — заверил он, — только не так, как ты ждешь.

Кейтлин молчала. Если и были слова, которые могли положить Мейсона на лопатки, она этих слов не знала.

— Я прощаюсь, — заторопился вдруг Мейсон. — У меня встреча, надо выйти пораньше… Так о банкете мы забываем?

В этот момент Кейтлин осознала, что из-за гордыни и любви к Мейсону вот-вот потеряет ранчо.

— Мейсон, погоди! — выдохнула она в трубку. — Я… Я пойду на банкет. — Каждое слово давалось ей с трудом.

— Опять передумала?

— Да…

— Прекрасно, — ровным голосом откликнулся Мейсон.

К досаде Кейтлин, он, казалось, принял перемену ее мнения целиком на свой счет. Борясь с душившими ее слезами, она слушала, как он говорит:

— Я буду на ранчо в воскресенье утром. И не тревожься о платье. Я захвачу его с…

— Мейсон, — перебила она, — я хочу, чтобы ты кое-что понял. Я согласилась пойти с тобой на банкет, но потому лишь, что у меня не осталось выбора.

7

— Самая прекрасная женщина этой ночью — ты.

Было далеко за полночь. Банкет закончился, и они стояли у дверей гостиничного номера Кейтлин. Две комнаты, такое условие поставила Кейтлин, и Мейсон не возражал. Его собственный номер был дальше, за холлом.

— Не было сегодня мужчины, ни единого, кто не желал бы заполучить тебя в объятия.

— А ты не преувеличиваешь, Мейсон?

Хотя Кейтлин и выпила за вечер всего два-три бокала шампанского, она слегка опьянела. Опьянела от смеха и беззаботной атмосферы; от восторженного внимания мужчин, которых представлял ей Мейсон — кое-кто из них подавал ей знаки, но Кейтлин делала вид, что не понимает. Однако более всего опьянела она от счастья быть рядом с любимым человеком, скользить в его объятиях по паркету танцзала, прижиматься к Мейсону, чувствуя томительный восторг от соприкосновения в танце своих и его ног.

— Так уж и ни одного? — поддразнила Кейтлин.

— Ни единого, — в тон ей отозвался Мейсон.

— Ты тоже был неплох. Несколько дам просто пожирали тебя глазами.

— Правда пожирали?

— Я уж думала, ты бросишь меня на произвол судьбы, а сам уединишься с кем-нибудь.

— Там была только одна дама, с которой я желал бы уединиться, и желал я этого просто отчаянно.

— Кто она? — Сердце Кейтлин забилось чаще.

— А ты не знаешь?

— Откуда, если ты не называешь имени?

— Она стоит в нескольких дюймах от меня.

— Мейсон… — Губы Кейтлин вдруг пересохли.

— И я все еще хочу уединиться с ней.

— Сейчас очень… очень поздно. Мы оба устали, и…

— Я никогда не был менее усталым, Кейтлин.

— Думаю, тебе лучше уйти. Нам обоим пора в постель.

— Ты права, нам пора в постель. В одну, Кейтлин.

Она открыла было рот, но Мейсон приложил палец к ее губам.

— Я весь вечер желал тебя, — сказал он дерзко. — Не было и мгновения, чтобы я не думал об этом. Кейтлин… Кейтлин, я знаю, ты тоже хочешь этого.

Это, конечно, была правда. Во время банкета и танцев Кейтлин постоянно ощущала близость Мейсона, жаждала его поцелуев, томилась по избавлению, которое мог дать ей только один мужчина.

Она не остановила его, когда он зашел за ней в номер. Мейсон протянул руки, и Кейтлин упала в его объятия. На один долгий миг они приникли друг к другу и стояли, не шевелясь, наслаждаясь близостью. Сердце Кейтлин колотилось так, что она была уверена: Мейсон слышит его удары; слышала же она биение его сердца.

Он начал целовать ее: сначала легко, чуть касаясь губами, как касалась бы крыльями бабочка. Мягкие и нежные, поцелуи эти были почему-то невероятно чувственны. Но очень скоро они сделались глубокими, страстными; Мейсон требовал ответа — и получил его. Они целовались, словно никак не могли насытиться друг другом.

— Ты тоже чувствуешь это, Кейтлин? — пробормотал Мейсон.

— Чувствую что?

— Что мы словно никогда не разлучались.

— Да…

Он притянул ее еще ближе; крепкие ладони скользили по спине, шее, груди и бедрам Кейтлин, его поцелуи стали более страстными, язык впитывал сладость ее рта. И Кейтлин, движимая той же неудержимой, годами накапливавшейся страстью, истово отвечала на поцелуи Мейсона, отдавая всю себя.

— Кейтлин, — бормотал он, — пленительная, великолепная Кейтлин… Сегодня ты не остановишь меня.

— Я знаю, — прошептала она. — Я… я тоже хочу этого, Мейсон.

Из его горла вырвался стон. Кейтлин была потрясена, ошеломлена осознанием, что может настолько взволновать этого сильного мужчину.

Мейсон начал осторожно раздевать ее, и все это время она чувствовала, что страсть его вот-вот выйдет из-под контроля. Стоившее бешеных денег платье полетело в сторону, за ним последовали чулки, белье… Когда на Кейтлин не осталось ничего, кроме ожерелья, Мейсон сделал шаг назад.

— Дай мне взглянуть на тебя.

Она стояла, замерев, немного смущаясь под его взглядом, но ликуя от восхищения, которое видела в глазах Мейсона. Боже, как она любит этого человека!

— Ты так красива, — хрипло, растягивая слова, проговорил Мейсон. — Я помню девочку, а ты стала женщиной, Кейтлин. Великолепной, притягательной, желанной.

А потом он в один шаг оказался рядом и попросил:

— Раздень меня, любимая.

Любимая… От этого обращения сердце у Кейтлин забилось сильнее.

Смущенно, но все равно охотно, она исполнила просьбу, только чуть замешкавшись под конец, когда снимала белье. Мейсон заверил, что ей не о чем беспокоиться, что он будет осторожен, — и Кейтлин кивнула, не объясняя, как рада была бы носить его ребенка, даже если они и не поженятся.

Да и не оставалось времени на слова, Мейсон уже поднял ее на руки и нес к кровати.

Они долго неподвижно лежали рядом, потом Мейсон начал ласкать груди Кейтлин, каждую по очереди касаясь их сначала ладонями, а потом губами. И Кейтлин тоже ласкала его тело — изучая, вспоминая, восхищаясь.

Их любовь была именно такой, как Кейтлин и мечталось: смесь чувственности, восторга, страсти, нежности. И, когда Мейсон вошел в Кейтлин, минуту за минутой погружаясь вместе с ней в пучину слепящего исступления, мир состоял уже только из них двоих и из чуда, что они сотворили.