На краю небытия. Философические повести и эссе - Владимир Карлович Кантор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ну что случилось? Успокойся, девочка».
Сквозь всхлипы она проговорила:
«Я не могу. Мне никогда еще не приходилось выбирать».
Туфли, мы, конечно, купили, а потом в последний день она увидела, что куртка, которая ей понравилась, продается со скидкой почти в два раза дешевле. В этой куртке она долго ходила. Я смотрел на наряды богатых гостей Инги и думал, что у них, наверно, не было таких радостей. Соседка нагнулась ко мне и спросила:
«Вы на машине? А какая у вас марка?»
Ей и в голову не могло прийти, что профессор писатель, да еще ездящий в Германию, может обходиться без машины. И я нейтрально ответил, чтобы выглядеть на уровне их благосостояния:
«Ничего особенного. Самая обыкновенная. Я обычно на ней по городу езжу».
Соврав так пошло, я почувствовал себя мелкой гадиной.
«А я “Ауди” люблю, – сказала соседка. – Самая надежная. Вы согласны? Муж из Европы перегнал. Секонд-хенд, но как новенькая. Для меня это спасительница. Как-то я ее забыла, ехала в наше подмосковное имение, когда-то там была усадьба предков моего мужа. Мы ее обустроили, три этажа. И вот я без машины доехала на электричке до нашей станции. Пошла через кладбище, так быстрей минут на пятнадцать. Зима, узкая тропинка, все как всегда. Вытаскиваю руку из кармана, за варежку цепляются ключи и вылетают в сугроб. Прямо на могилу. Ступор полнейший. Меньше всего в жизни хочется копаться там. Но в голове засела мысль: домой без них не попаду. Ладно, по фиг, лезу. Мысль крутится. Шуршу в сугробе. И тут идет мужик. А я сижу у могилы, разрываю снег и жалобно так оправдываюсь: “Домой не могу попасть.” Мужик ошалело посмотрел на меня и вдруг бросился наутек. Тут до меня дошло, что я сказала, что я назвала своим домом могилу, и начала ржать. А мужик, наверно, больше не пойдет через кладбище. Забавно, не правда ли?»
Я промычал, что, мол, да, что у моего немецкого приятеля «Ауди», что мне нравятся и ее комфортабельность, и ход. А сам думал и был уверен, что деньги у них ворованные, что на зарплату такое себе позволить нельзя, если ты не жена владеющего подземным черным золотом олигархом. В западной литературе я в юности читал другое слово – магнат. Но кто-то из истеблишмента, показывая свою грамотность, пустил древнегреческое словечко «олигарх». Ну а олигарх не вор?..
Подошла Инга: «Это наш классик», – сказала она обо мне приятельнице, приобняв за плечи и прижавшись к спине грудью. Ведь если знакомый, тем более бывший сосед, пишет умное, значит, он нечто. Но муж Георгий увидел и погрозил ей пальцем. Инга ко мне неплохо относилась, не очень понимая, что я делаю, но явно симпатизируя, по-женски разумеется. «Хочешь, я тебя сведу с нужным человеком? Это приятель моего покойного отца. Он тоже полковник ФСБ, – сказала она как о чем-то само собой разумеющемся. – Сын подрастет, я его к нему в школу ФСБ отдам. Пусть делу научится».
Мы подошли к обритому наголо мужчине, который сильными пальцами ломал кусок твердого сыра. Я не удержался. Слишком длинный язык:
«А что, следите здесь за кем-то?»
Он отмахнулся:
«Вот еще! Всякой перхотью заниматься!..»
Не было у меня с моим полудиссидентством таких знакомых, по привычке побаивался их.
Вдруг он наклонился ко мне и по-простецки спросил: «А Инга как-то сказала, что ты Андрея Жезлова знаешь. Это правда?»
Я растерялся и все же спросил: «Адика? Ну да, мы с одного двора. А зачем вам это?», оставаясь «на вы».
«Да хотел понять, свой он или нет! Адик, говоришь? Хорошо. В такое место идет работать, должно быть без проколов».
Мы отошли с Ингой, сели за стол. Она налила два стаканчика виски, себе и мне. Снова похлопала меня по плечу. Спросила:
«Ручка есть?»
Я полез в боковой карман за шариковой ручкой. Но она протекла, карман был в синей пасте, да и рука тоже. В те времена уже были шариковые ручки, но вот стержни для них опустошались быстро, заряженных новых в продаже не было, вот народные умельцы, видя тягу горожан к цивилизации, и стали под давлением заполнять стержни специальной пастой. Но она текла и пачкала руку и карманы.
«Ой, – воскликнула она, – возьми салфетку и вытри руку. А теперь запиши телефон Лидии Андреевны, она все эти дела оформляет. Только с пустыми руками, как в прошлый раз к этому дядьке, идти нельзя. И учти: к ее зданию переход почему-то отсутствует, смотри зорко, перебегай быстро. Вот глянь на эту картинку: “ПЕРЕХОД НА ТОТ СВЕТ”. Это шутка, но смысл в ней есть». Она протянула мне картинку. Я усмехнулся, но как-то криво.
«И учти: она поклонница русского фольклора, поэтому не очень удивляйся разным там картинкам у нее. Понял?»
«Понял».
Не хотел, но, похоже, выхода не было. Надо было и эту дорогу перейти. Хоть и жутковато. Только дико было все это слышать в обычной московской квартире.
Я вытер руку, мы выпили еще по стаканчику. На нас уже никто не обращал внимания, было много выпито, и гости разбились по интересам на маленькие компании. Но вопрос она задала, сильно понизив голос, почти шепотом.
«А Эрнест сидел по какой статье? Знаешь?»
«Кажется, пятьдесят восьмая, измена Родине».
«Так это хорошо! Пятьдесят восьмая уже давно пересматривается, а сейчас решили, что если зэк реабилитирован, восстановлен в правах, то и жилищные условия его должны быть улучшены. Короче, он имеет право на отдельную квартиру».
«Ну и что?»
«Ты что, чумовой? Он получает квартиру. А ты его комнату. Вот у вас и отдельная трешка».
Полковник услышал:
«Не тушуйся. Главное – нужные бумаги собрать. А именно: с какого года он прописан в Москве, справки с места работ и где его арестовали. Если в другом городе, то в Москве жилплощадь не получит. Но ты справишься, Владимир Карлович. Инга говорила, да и я вижу, что ты настоящий пацан, правильный».
Я кивнул полковнику:
«А могу ли я, если что, обратиться к вам за советом? Только я не знаю, как вас зовут».
«И не надо. Называй Иван Иванович! Это проще запомнить. Да! Только учти, что постановление о реабилитированных действует только в этом году, до конца декабря. Месяц сроку! Торопись! И правильное заклинание произнеси!» – засмеялся он.
«Хорошо! Спасибо!» – и я начал прощаться, хотя всем и так уже было не до меня. Только Валя
