На краю небытия. Философические повести и эссе - Владимир Карлович Кантор

для меня у нее есть очень важная новость. Уже был конец ноября. Лил противный дождик. Я взял зонтик, сунул в портфель томик Чехова и свою только что вышедшую книгу о соотношении литературы и философии с рассуждениями о большом и малом времени. Пока я ехал, то сам с удовольствием открыл эту свежую книгу, у меня было несколько сигнальных экземпляров, а, как я понял, Инге было лестно, что ее сосед еще и книги пишет. Когда я в самом начале знакомства подарил ей книгу, она спросила:

«Ты сам это написал? Ты что, писатель?»

«Ну да, – ответил я. – Но еще и профессор, это книга научная».

«Вон ты какой, оказывается!»

Потом она это повторяла как само собой разумеющееся, что вот какой у нее сосед!.. И даже хвасталась мной своим приятелям. Вот тогда решила приятность для меня сделать, свою сотрудницу Валю мне подложила. Я оказался, по ее понятиям, человеком почти ее уровня. А может, и выше.

Обыватели любят дружить с учеными и писателями.

Оставив Чехова на обратный путь, я читал свой текст и подчеркивал то, что отвечало сегодняшнему настроению: «Обращаясь к литературе, философ должен требовать от нее этого дыхания большого времени. Иначе невозможен контакт. Тогда нет того, что в старину называлось “стремлением к высокому”, на чем и вырастали великая литература и великая философия. В советское время великими называли А. Фадеева (“Молодая гвардия”), М. Бубеннова (“Белая береза”), С. Бабаевского (“Кавалер Золотой Звезды”), В. Ажаева (“Далеко от Москвы”), за которые эти писатели получали премии, о которых писала критика. Писатели, которые, будучи нежитью, считали себя существующими. О них помнят историки литературы, которым удобно с ними работать. Но в «большом времени» остались Мандельштам, Ахматова, Платонов, Булгаков, Замятин. Кто про них тогда знал? Они не существовали для тогдашнего как бы литературного процесса. Их как бы не было. Но именно они стали в конечном счете предметом философского анализа, потому что философия занимается жизнью и смертью, но не нежитью. Нежить – это не для философов, а для магов. Пушкин (он всегда и везде), Мандельштам, Ахматова, Платонов, Мих. Булгаков и другие мной названные и не названные подлинные писатели были потерпевшими крушение на острове безвременья жители большого времени».

Вот большое время – это и было место, где жили те, кому я хотел следовать.

Гонорара я не получил, книга издавалась по гранту Фонда РГНФ, автору денег не полагалось. Да и зарплату мне на работе не платили, выдали справку, что податель сего имеет право ездить бесплатно в городском транспорте, поскольку уже два месяца не получает зарплату. Я напомню тогдашнюю шутку: Сегодня мы живем хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра. Я ехал и листал книгу, с каждой минутой все больше сомневаясь, что я выбрал правильный презент. Но уже ехал. Воображал, как будут спрашивать: «Много ли получил за книгу?» – «А нисколько!» – «Так не бывает! Зачем же тогда пишешь?» И что на это отвечать? Тем не менее я доехал до их дома, прошел через двор и подошел к подъезду. Дом был одиннадцатиэтажный. В подъезде, кроме домофона, консьержка. И я подумал, как хозяева жизни без проблем решают свои жилищные проблемы. И даже позавидовал им. Что там – большое время, когда жить приходится в малом да еще ощущать себя нежитью. Потому что о быте думать не надо, а я думаю. Я отложил свою книгу, взял томик Чехова, но все же решил, что открою его на обратном пути.

Я сказал консьержке, к кому я. Она позвонила по телефону, проверила, потом махнула рукой в сторону лифта. Я поднялся на шестой этаж. Квартира шестьдесят шесть. Позвонил. Открыла Инга, стройная, разрумянившаяся, с подведенными глазами, обнаженными плечами. Квартира была шестикомнатная, и самая большая комната напоминала гостиную из старых книг. В этой гостиной хозяйка и принимала гостей. По комнате были расставлены столы, на них бутылки с вином, водкой, коньяком и виски. На любой вкус и желание. Вдали, на втором или даже третьем плане, увидел Валю, которая мне улыбнулась, но подойти не решилась. Я надписал книгу и протянул ее хозяйке. Инга подняла книгу над головой и громко сказала, что в гости пришел со своей новой книгой настоящий писатель. И посадила меня за стол рядом с одной из богатых своих подруг, сказав, что ее зовут Ирена. Та моментально налила мне виски, сказав, что такой мужчина, как я, наверняка предпочитает виски. Уж что там Инга про меня наговорила!.. Конечно, писатель, профессор, за рубеж ездит. Внешний рисунок, наверно, впечатлял.

Я с тревогой оглядывался среди чужих людей, непривычных, казалось, от них даже пахло по-другому. В глаза вступил туман, а дальше все увидел сквозь пушкинские строки:

И что же вижу?.. за столомСидят чудовища кругом:Один в рогах с собачьей мордой,Другой с петушьей головой,Здесь ведьма с козьей бородой,Тут остов чопорный и гордый,Там карла с хвостиком, а вотПолужуравль и полукот.Еще страшней, еще чуднее:Вот рак верхом на пауке,Вот череп на гусиной шееВертится в красном колпаке,Вот мельница вприсядку пляшетИ крыльями трещит и машет;Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,Людская молвь и конской топ.

Моя соседка была в черно-белой накидке, типа монашеской, серебристом платье с короткими рукавами, немалым декольте и дорогим ожерельем вокруг шеи, которое, надо сказать, было ей очень к лицу. Но глазки маленькие. Я смотрел на бриллиантовые сережки, дорогое платье, на изящные туфельки, невольно замечая и мужские дорогие полуботинки ее спутника, который чокнулся со мной и больше внимания на меня не обращал. И носили они все свои дорогие шмотки как привычное. Но женщина явно начала тянуться к художнику, то есть писателю, то есть ко мне. Однако что-то свинское было в ее движении.

Иероним Босх. Сад земных наслаждений

А я вспомнил, как всего года три назад я стоял в длинной очереди, тянувшейся с улицы в магазин: там были выброшены приличные мужские ботинки. Когда я достоялся до прилавка, моего размера уже не было. Я хотел уйти, но сердобольная продавщица сказала тихо: «Берите любой размер, мужчина. Потом с кем-нибудь поменяете». Так я и сделал, но меняться я не умел, и ботинки долго кочевали со мной по разным квартирам. И еще всплыла сценка. В 1991 году я получил немецкий грант на поездку в Германию. Стипендия была маленькая, но все же мы поехали вместе с Клариной. Жили мы экономно. К концу нашего пребывания стало понятно, что мы можем позволить мелкие покупки. Мы пошли в самый простой немецкий обувной Deichman, где в разделе женской обуви я предложил жене выбирать себе туфли, какие ей понравятся, но все же