Канатная плясунья - Морис Леблан

И здесь тишина. Зловещая тишина. На площадке у подъемного моста нет никого. Доротея вспомнила, что драгоценный конверт с припиской маркиза Богреваль у нее. Не сомневаясь, что за ней следят, она засунула руку в сумку, где лежал конверт, и, не вынимая, смяла бумагу в небольшой шарик. Потом решила выбросить ее где-нибудь в укромном месте. Для этого она вошла под своды башни у ворот подъемного моста и там незаметно бросила на землю.

Едва она сделала несколько шагов, как позади раздался шум и треск. Это старинная решетка моста, двести лет висевшая неподвижно на заржавевших цепях, упала и заградила выход.

Глава 16. Последняя четверть минуты

Доротея стала пленницей. Ее враги были хозяевами положения.

Ну, что ж! Может быть, это и к лучшему. Для спасения Монфокона все равно надо выйти на поле битвы.

У противоположного конца сводчатого прохода показалось двое мужчин. Наставили на Доротею револьверы.

Доротея остановилась. В бандитах, одетых по-матросски, она узнала тех, двух соучастников Эстрейхера, которых видела при нападении на нее в Мануаре.

— Где мальчик? Что вы с ним сделали?

Они подошли ближе, один из них грубо схватил Доротею за руку, а другой начал было ее обыскивать, но раздался голос:

— Оставь ее… Это я сам сделаю, — и из-за выступа стены вышел Эстрейхер.

Хотя он еще не снял русской формы, но сейчас показался Доротее гораздо более похожим на себя, на того Эстрейхера, который был знаком ей по замку Роборэй и по имению Давернуа. Напускная смиренность и болезненность русского инвалида исчезли, и он предстал в своем обычном виде: надменный, наглый, злой. Только теперь, когда он снял густую бороду и волосы на голове, Доротея разглядела его уродливый череп, сильно приплюснутый затылок и по-обезьяньи вытянутый вперед подбородок.

Он долго стоял молча. Упивался ли он победой? Или, может быть, наоборот, испытывал некоторую стесненность? Заложив руки за спину, он прошелся несколько раз взад-вперед. Спросил Доротею:

— У тебя есть оружие? — И получив в ответ: «Никакого», приказал молодцам из шайки удалиться и вновь начал прохаживаться молча.

Доротея внимательно рассматривала его, стараясь отыскать в его лице хоть что-нибудь человеческое, порядочное, что давало бы надежду… Ничего. Низость, скотство, грубость… Рассчитывать не на что. Только на свой ум и находчивость. Это очень мало, но и очень много. Ведь тогда, в Мануаре, когда она так же вот стояла лицом к лицу с ним, победа осталась за ней. И сегодня еще не все потеряно. Поборемся.

Уверенно и дерзко она посмотрела Эстрейхеру прямо в глаза.

Эстрейхер тоже смотрел на нее в упор. Заговорил:

— Хороша девчонка… Лакомый кусочек!..

Она с отвращением отвернулась. Эстрейхер нахмурился.

— Что? Я тебе все еще противен? Это ты из-за отца? Брось чепуху… Твой отец был так болен, что все равно бы умер. И потом ты знаешь, что настоящим-то убийцей был не я…

— Пусть так… А вот час назад кто убил в башне своего сообщника?

— Пустые разговоры, моя милая. Такого негодяя не стоит жалеть. Трусливый, жалкий пес, который готов был меня предать. Ты это верно угадала. Как ты вообще всегда верно угадываешь! Молодец! Ты шутя разгадываешь самые трудные загадки. От тебя ничего не скроешь. Ты не ошиблась даже, когда говорила о Жоффруа, слуге маркиза. Этот Жоффруа, кажется, действительно был сродни кому-то из моих предков. Молодец, молодец! Без ошибок, без колебаний… Ты играла наверняка, словно смотрела в мои карты… И что меня больше всего удивляет, Доротея, так это твое хладнокровие. Вот и сейчас. Ведь ты же понимаешь, чего я добиваюсь?

— Понимаю.

— И ты не на коленях?! Честное слово, я ждал, что ты будешь ползать у меня в ногах и умолять о милости. А вместо этого хоть бы что, стоишь и еще смотришь таким вызывающим взглядом.

— Я только слушаю.

— Хорошо. Сведем наши счеты. У нас с тобой два счета. Один касается самой Доротеи. Об этом оставим разговор на конец. А другой касается бриллиантов. Если бы ты их у меня не перехватила, они были бы уже в моих руках. Когда нотариусу приставили к виску револьвер, он сознался, что конверт у тебя. Дай его сюда, а не то…

— А не то?

— Будет худо Монфокону.

Доротее тяжело было услышать имя мальчугана из уст негодяя. Положение с каждой минутой ухудшалось. Ждать некого. Победит тот, у кого крепче нервы, кто дольше сохранит хладнокровие и удачно воспользуется промахом противника.

«Надо тянуть, тянуть до самого последнего предела, — думала она, — тянуть не до последней четверти часа, а до последней четверти последней минуты».

Она, взглянув по-прежнему прямо и смело в лицо Эстрейхера, сказала тоном не просьбы, а требования:

— Главным условием продолжения нашего разговора я считаю освобождение моего мальчика.

— Ого! Как важно!

— Важно или неважно, думайте как угодно. Но я приказываю освободить его.

— Приказываешь? Это по какому же праву?

— Через несколько минут вас заставят повиноваться мне.

— Кто же это заставит?

— Мои друзья и родственники: Вебстер, Эррингтон и Дарио.

— Ах, вот как… Доротея, ай-ай-ай! Как не стыдно?

В первый раз при мне ты допускаешь такую грубую ошибку в своих расчетах.

Он жестом пригласил Доротею следовать за ним. Когда они вышли из-под свода, Эстрейхер раздвинул кустарники и плющ, вьющийся у стены, и язвительно произнес.

— Полюбуйся на своих друзей.

Там была полуразрушенная комната со сводчатым потолком. В ней на полу вповалку лежали связанные Вебстер, Эррингтон и Дарио под охраной вооруженных членов шайки.

— Пойдем дальше. Полюбуйся теперь на дедушку и на сыночка.

Несколько шагов вдоль той же стены. Опять раздвинуты кустарники и плющ. Опять полуразрушенная комната, размерами поменьше. На полу связанные Деларю и Монфокон. В полных слезами глазах мальчика мелькнула улыбка, когда он увидел Доротею. А она еле сумела подавить рыдания, подступавшие к горлу. Но перед Эстрейхером ничем не обнаружила ни волнения, ни страдания.

— Ну, вот, — насмехался Эстрейхер, — что же ты теперь думаешь о своих защитниках? И что ты думаешь о моих молодцах? Три товарища охраняют пленников. Двое других стоят на часах и следят за окрестностями… Я могу быть покоен… Ах, Доротея, сегодня тебе не везет. Напрасно ты их отпустила от себя. Когда они соскочили с лестницы, я их переловил одного за другим, как зайчиков. И даже ни одной царапины от них не получил. Нотариус труднее достался. Он ухитрился взобраться на дерево, и, чтобы заставить его слезть оттуда, пришлось истратить пулю. Ну а Монфокон — это ангел кротости… Одним словом, моя милая, ты видишь, что твои друзья выбыли из строя и ты можешь рассчитывать лишь на самое себя… Перевес на моей стороне. У меня люди, сила, у тебя — ничего.

— С меня достаточно того, что у меня есть. Вы забываете, что секретом о бриллиантах владею я, и только я. Так или иначе вам придется развязать и освободить моих друзей и мальчика.

— И за это…

— За это я отдаю вам конверт с припиской маркиза Богреваля.

Он испытующе посмотрел на нее.

— Черт с тобой! Давай конверт.

— Сначала развяжите их. Эстрейхер начал раздражаться.

— Без глупостей… Тут я хозяин… Давай конверт.

— Нет, — голос ее становился тверже и сильнее.

Он рванул пришпиленную к поясу сумочку.

— Нотариус сказал, что ты положила конверт туда же где была медаль.

Но в сумочке ничего не было. Эстрейхер рассвирепел.

— Ах, ты так… Ну, в таком случае будут другие разговоры. Подай конверт сию же минуту.

— Я порвала его.

— Врешь! Таких вещей не рвут.

— Я посмотрела, что там написано и порвала. Освободите моих друзей, и я открою вам секрет.

— Врешь! Врешь! Будет, мне надоело… Последний раз говорю: давай конверт!

— Не дам.

Он бросился к тому месту, где лежал связанный Монфокон, схватил его, приподнял на одной руке и, раскачивая, делал вид, что собирается его бросить вниз.

— Конверт! — кричал он Доротее. — Конверт, или я разобью о стену череп твоему щенку!

Такой картины Доротея не могла перенести и подняла руку в знак согласия.

Эстрейхер, положив ребенка наземь, вернулся к Доротее.

— Давай.

— Под сводом у входа… С правой стороны… там скатанная в комок бумажка… в камнях у стены.

Он дал приказание одному из своих сообщников. Тот убежал.

— Давно бы пора, — удовлетворенно говорил бандит, вытирая струившийся с лица пот. — Давно бы пора… Меня не надо раздражать.

— Ну что? — спросил он у возвращающегося сообщника.

— Вот.

— Ага, черт возьми! Это называется победа! Эстрейхер расправил смятый конверт. Печати были целы.

Никто еще не знал секрета. Он не мог удержаться, чтобы не высказать сокровенную мысль: