Блатная верность - Кирилл Казанцев

– Это еще почему? – вскинул брови Бирюков.

– Сейчас объясню, – поднял ладонь Николай, опережая возмущенную реплику Крюкова. – Я подполковника понимаю. Громкое расследование, масштабное преступление. В результате звезды на погоны, повышение по службе и госнаграды. Вот только давайте решим, что нам нужно, так сказать, получить в сухом остатке. На кону сейчас участок под застройку для гипермаркета. Миллионы долларов. Народ в городе уже и так недоволен, возмущается. И тут мы ему подбросим тему для обсуждения – дерзкое покушение на жизнь застройщика-инвестора. Народ любит додумывать в том ключе, в котором ему это интересно. Вот, скажем, про Робин Гуда до сих пор помнят. А кто он такой? По большому счету обычный грабитель, который законную власть – шерифа Ноттингемского – кошмарил. Но из него народного мстителя молва сделала. И в нашем случае такое же произойдет. Покушавшегося на жизнь Андрея Павловича тут же провозгласят народным мстителем, он героем городской легенды сделается. Ну а поскольку покушение не удалось, то какой-нибудь из отмороженных, у кого мы участок с домом забрали, тоже возомнит себя этаким Робин Гудом. Возьмет обрез или старую двустволку да и расстреляет в упор нашего дорогого господина Бирюкова. Вам это надо? Мне – нет. Я за его безопасность отвечаю.

Андрей Павлович задумался. Подполковник стоял с открытым ртом, переваривал информацию.

– А ведь он дело говорит, – признался Бирюков. – Ты мне, Илья Ефремович, волну не гони. Того, кто нас замочить хотел, конечно же, ищи, но только тихо, без кипеша. А официальная версия – банальное ДТП, как Николай и сказал. Ясно?

– Ясно, – недовольно согласился полицейский подполковник.

– Голова! – похвалил Портнова босс. – Я бы тебе палец в рот не положил.

– Стараюсь, – улыбнулся Николай.

Женщина-эксперт уже закончила фотографировать искореженную машину и теперь, просматривая снимки на экране камеры, то и дело бросала косые взгляды на беседующих мужчин. Бирюков похлопал Портнова по плечу, скользнул по нему взглядом, задержался в районе живота.

– Ты, Николай, хоть и голова, но ширинку застегни, все же дамы рядом.

Портнов на секунду покраснел, вжикнул «молнией».

– Извините, Андрей Павлович. По дороге из машины выходил отлить. Тут-то неудобно было бы. Спешил, вот и…

– Да чего ты оправдываешься? Со всяким случается. Дело-то житейское.

Глава 8

Звездное небо раскинулось над морем. Вспыхивали и гасли белые бурунчики на волнах. Тихо шумели камыши вокруг ровно застывшего перед невысокой дамбой озерца. Желтым светом переливались прожекторы над бетонным цилиндром станции аэрации. Глухо гудели насосы. Именно здесь располагался один из дачных поселков Черноморска.

Место вроде бы козырное – у самого моря. Но соседство с городскими полями фильтрации, где отстаивались, аэрировались и сбрасывались в море канализационные стоки, согласитесь, не из приятных. Когда дул западный ветер, то запах отстойников сносило к горам, но зато сбросы скапливались у берега, линия прибоя обрастала густой желтой пеной. Когда же направление ветра сменялось на противоположное, грязную воду уносило, зато запах полей фильтрации чувствовался вовсю.

Сдавать дачные домики отдыхающим было нереально. Подобное соседство никого из приезжих не устраивало. Да и сами владельцы дач подолгу, особенно на ночь, здесь не задерживались. Пололи огороды, окультуривали виноградники и возвращались в город.

Хрущ с Войничем сидели у открытого окна, за которым сквозь камыши просматривалось море. На столе высилась начатая бутылка чачи, в тарелке лежали сорванная на грядках зелень и разломанный на куски лаваш. С потолка свисала на проводе не забранная в абажур «голая» лампочка-сотка.

– …это хорошо, что ты согласился на мое предложение, – продолжил Хрущ и понемногу налил чачи в стаканы. – Только зря артачился.

– Раньше другой расклад у меня был. Семья, дом, какой-никакой, а бизнес. А теперь у меня другого выхода, кроме как принять твое предложение, на горизонте не просматривается. Только учти, одно-единственное дело, а потом я снова завязываю. Такое у меня условие.

– Как развязал, так завяжешь. Дело-то нехитрое, – хохотнул Хрущ. – Ну, Доктор, за все хорошее.

Войнич выпил, чача пошла легко, хотя и чувствовалось, что у нее крепость далеко за «пятьдесят».

– Мягкая, – сказал он. – Матульский для себя делал, Маша помогала.

– Хороша семейка – отец и дочь самогонщики. Мягкая? Твердая? Лишь бы по мозгам била и наутро голова не болела. – Хрущ тоже выпил и вытер рот тыльной стороной ладони. – Риска никакого, поднимешься, и все снова у тебя хорошо будет. Ольга вернется. Бабы, они лавешки любят. За деньги все купить можно, даже любовь.

– Так что за дело, конкретно? – вскинул голову Михаил Войнич, по его взгляду было понятно, что ему неприятно, когда Хрущ говорит о его жене. – И почему я должен тебе на слово верить, будто риска в нем никакого?

– Сейчас сам поймешь. – Лицо Хруща приобрело задумчивое выражение, как всегда случается с людьми, вспоминающими безвозвратно ушедшее прошлое. – Чалился я на зоне с одним старичком. Вздорный, забавный. Погоняло Дуремар к нему приклеилось. Все так и звали – Дуремаром. Мозгов у него больше, чем в Кабинете министров. Но вот только через вздорность свою он с братвой конфликтовать стал. Ну, я его под свою опеку и взял. Интересно с ним побазарить было. Много чего знал. Всего «Евгения Онегина» наизусть читал и еще много чего. Теперь таких людей и не делают, перевелись.

– Иногда еще встречаются, – вставил Михаил.

– Но дело не в этом. Здоровье у старика слабое было. Вот в больничку и слег с сердцем. Я, понятное дело, навещал его. Мой статус положенца-смотрящего позволял такое. Даже «кум» был не против, дело-то святое. У старика никого из родных на этом свете не осталось. И вот, когда Дуремар почувствовал, что ему уже не выкарабкаться, он мне и признался, чем по жизни занимался. Он типа художника, скульптора, медальера, каллиграфа был. Но своего ничего у него толком не выходило, а вот копию сделать, так это запросто. Один в один. Что тебе картину намалевать, что по дереву вырезать или чеканка какая. Никто отличить не мог. Он даже раз под мою диктовку моим почерком маляву от моего имени написал в другую зону. Братва подмены и не заметила, признала мою руку. Хотя ты ж сам знаешь, к почерку в первую очередь присматриваются. Ведь менты с малявой фальшивой и подставить могут.

– Не знаю. На зоне не чалился, – нейтрально произнес Михаил, но все равно эти слова прозвучали как укор Хрущу.

– Зря не чалился. Зона – школа жизни. Да какая там школа?! Целый университет, академия наук.

– Ну, и что твой Дуремар со своим талантом копииста делал? Доллары рисовал?

– Копии на вольняшке делал. Он по всяким музеям работал реставратором. Копию сделает во время реставрации, на место оригинала повесит или в витрину положит, в запасник вернет. А шедевр сопрет. В музеях никто подмены не замечал. Все экспонаты еще при поступлении экспертизу проходят, ну а потом такой ерундой уже никто не занимается.

– Продавал он краденое, что ли? И попался на этом?

– Если бы продавал, то быстро попался бы. Один раз удачно сбыл, второй, ну, а на третьем – подстава или облом. А он больше десяти лет этим промышлял. На одного клиента работал, больше ни с кем. А тот клиент – сумасшедший коллекционер. Свою коллекцию нигде не выставляет, ни с кем не меняется. Просто держит в подвале-бункере под «семью замками» и время от времени любуется ею в одиночестве. Он в девяностые крутым бизнесом занимался, хорошо поднялся. А потом в один прекрасный день решил жизнь свою переосмыслить, коллекционированию посвятить. Не знаю как, но удалось ему компаньонов убедить, выдернуть ему его долю из бизнеса. Удалился на покой. Дом у него здесь, недалеко, в Сочи – с подземным бункером-хранилищем. Замки там надежные, вход замаскирован. Но Дуремар там несколько раз бывал. Я пробивал, живет такой по прежнему адресу. О существовании бункера никто не знает, дом ему турки строили. Построили и уехали. Живет один, затворником. Грех его не поставить. И заявлять о краже он никогда не станет, потому как и сам сядет. Ну, заценил ситуацию? Такой шанс один раз в жизни выпадает. Не зря же мне он выпал. Дуремар за мою доброту к нему на зоне про себя и того коллекционера рассказал перед смертью. Так и сказал: «Делай с этим, что хочешь. Я перед смертью душу облегчить хочу». Я бы и один провернул, но там запоры хитрые, без твоих талантов никак.

– Соблазнительно… – неторопливо проговорил Войнич.

Хрущ внезапно приложил палец к губам, прислушался, после чего почти не шевеля губами произнес тихо-тихо, практически беззвучно:

– Во дворе кто-то есть. Ты виду не подавай, будто мы заметили. А я выйду.

Хрущ лениво поднялся, потянулся, неторопливо пошел к выходу. Войнич вслушивался в звуки за окном. Но, как показалось ему, ничьих шагов, кроме Станислава, не услышал. Хрущ вернулся, разлил чачу.