Хроники неотложного - Михаил Сидоров

— «Бабочка»?

— Да нет же, бант. Настоящий. Как у Карандаша в «Веселых картинках».

Сели. Я сдуру в середине устроился. Сначала поздравляли всех, чуть ли не поименно, затем старичок встал, блаженненький, как Циолковский, и за…бал насмерть, былых поэтов вспоминая. Потом с ответными речами выступили, и лишь минут через сорок чтения начались. Заныли, застенали, пальцами задвигали. Я сижу, ни хера не понимаю. Сначала думал, что не дорос, потом понял — козлы! Особенно когда лауреат вышел, под занавес, как Киркоров. Ничего такой лауреат. Прыщей штук сто, штаны белыми нитками строченные, и значок на груди — «Танк Т-35». Полный …банат, у него даже ботинки под кеды стилизованы. Дольше всех читал, вне регламента: о хренах, о пряниках, о вине кампари…

Устал я. Вышел и бегом в «Корсар», к рокабилам. Рокабилы, когда в ударе, дэцэпэшников исцеляют. С девчонкой познакомился, Музой звали — всю ночь меня потом вдохновляла, едва на работу успел. На носилках спал, между вызовами…

02.39. Поехали за Шестнадцатую. Без сознания во дворе: перепой, спит, нашатырь под нос, драка, мы победили.

— …да ни фига! Баски уже в раннем Средневековье у Ньюфаундленда треску промышляли; ирландские монахи в девятьсот каком-то чуть ли не на байдарке в Америку прошвырнулись; про викингов я вообще молчу, а в Мексике сейчас клады римских монет находят. Так что знал Колумб, куда шел, просто не бакланил на всех углах, а грамотно пропиарил все это дело. Кому надо было, тот помалкивал. Официально считается, что до XVIII века из Атлантики в Тихий ходили только Магеллан, Дрейк и еще двое, забыл кто. А на самом деле флибустьеры с Карибов как на работу туда плавали, испанские форты грабить. Сами они это не афишировали, а в хрониках сплошь да рядом: опять приплывали, уроды, всех наших порезали!..

02.57. Потихоньку двигаемся к дому. Пискаревка. Судорожный припадок: реланиум, витамины, глюкоза, оставлен на месте.

— …там, где я учился, учителя… ммм… своеобразные были. Немку припахали еще и английский преподавать, она, подозреваю, его вместе с нами учила и всем нам стойкий бундесовый акцент привила; а музыкант популярные песни, типа «Крылатых качелей» или «Когда уйдем со школьного двора», на свои мелодии перекладывал…

03.30. Вотчина. Перелом обеих лодыжек — с улицы в Солидарь.

В Александровской народу полно. Каталки заняты, персонал мельтешит, охрана в боксах бычье усмиряет, а от входа до самой травмы, как в застенке, след кровавый по полу, вытирать не успевают. Скорая вся в дедморозовских колпаках почему-то, один Карен с Двадцать второй в стетсоне своем неизменном. Накурено — дышать нечем.

— …она ему так капризно: у вас руки холодные. А Мишка ей: а у вас ноги!

— …и начал их высоким тенором, при медсестрах, мордой об стол тыкать. Они терпели-терпели, а потом и посоветовали ему: больше тестостерона[72] в голосе! Тот и стух сразу. Слышь, дай шляпу померить.

Нахлобучивает, смотрит в зеркало, сдвигает то так, то этак, любуется.

— Да ковбой-ковбой.

— Ага. Только не Мальборо, а Хаггис.

Вваливается Парамон, однокашник. Здоровый, усатый, румяный — кровь с молоком.

— Мушкетерам короля — от гвардейцев кардинала! Здоров, Папульдер!

Так меня в институте называли, от слова «папа» — младенец, которого я на детских инфекциях курировал, после третьего посещения в отцы меня произвел.

— Здорово, Парамоша, с Новым годом тебя. Как оно?

— Невзирая.

— Валерий Саныч, вот вы все знаете…

Парамон — ассистент кафедры, половине присутствующих здесь фельдшеров двойки ставит.

— …лечение геморроя без операции — это как?

— Зализыванием.

У кого-то ожила рация.

— Семьдесят седьмая.

— Семь-семь, слушаю.

— Свободны с адреса. Смерть до прибытия, оставлен с милицией.

Плотный крепыш, нажав тангетку, опережает диспетчера:

— От вскрытия отказался. Актив[73] участковому патанатому.

Хохот.

— Это кто там такой остроумный?

— Угадайте!

Возникает Феликс:

— Веня, тигрятник видел?

— Нет.

— Сходи погляди.

— Чего там?

— Увидишь. Тебе понравится.

В тигрятник стаскивают упившихся Дед Морозов. Зрелище напоминает пейзаж «После битвы». Среди лежащих вповалку тел, там и сям, словно пики, косо торчат золоченые посохи, то и дело слышатся хрипы, зубовный скрежет и тяжкое, стонущее клокотание, вздымаются неестественно вывернутые валенки и трепещут, опадая и взметываясь, седые бороды — впечатление такое, будто здесь полегла рать ополченцев.

Над всем этим стоит скоропомощный человек. Заметив меня, он простирает в сторону павших руку и, выдвинув челюсть, поет:

И горел погребальным костром закат.И волками смотрели звезды из облаков,как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночьи как спали вповалку живые, не видя снов…

— С Новым годом! — Было видно, что он здорово на кочерге.

— Взаимно, всяческих благ.

— И вам… — он икает, — ой-ё… того же.

— Джин?

— Сидр.

Появляется Феликс. Уже вмазавши.

— Здорово, Марик. С наступившим.

Марик важно кивает. Че обращается ко мне:

— Как тебе?

— Сильно. Жаль, фотика нет.

— Все в порядке, ребята нащелкали. Я договорился, нам сделают.

— Ты, я гляжу, уже причастился?

— Да ладно, Вень, два раза всего. Больше не буду, честное медицинское.

— Где Настенька?

— На батарее. Ее там штурмы клеят.

Настенька, падла, тоже угостилась, но, в отличие от Феликса, на нее выпитое подействовало сокрушительно. Она звонко смеется, прильнув к могутному спецу со стетоскопом на шее. Тот нашептывает ей на ушко и, не теряя времени, прихватывает за округлости.

— Так, коллега, мадемуазель сегодня принадлежит исключительно нам.

— Да ладно, дайте отдохнуть девушке.

— У вас свой фельдшер есть, даже два — вот с ними и отдыхайте.

Вокруг смеются. Мы выходим. Настенька идет твердо, но на воздухе чувствует головокружение.

— У-У-У, да ты, ваше благородие, нарезался. Че, в натуре, что за дела?

— Прости, отец, недоглядел.

— Жека, мы ее к тебе, на сиденье, а сами сзади. Пусть поспит малость.

— Куда едем?

— Петра Смородина, двадцать два, у двести восемьдесят девятой квартиры.

— А этаж?

— Двенадцатый.

— Чего там?

— Нарушняк, похоже, у бабушки.

— Вовремя.

— Не говори. Поехали, Жень.

Че болтает.

— Марик когда-то у нас работал. Обожает у тигрятников петь, особенно когда там вцепившись в решетку стоят. Встанет и поет. Высоцкого, например:

Часто, разлив по сто семьдесят граммов на брата-а-а,даже не знаешь, куда на ночлег попаде-е-ешь… —

или стихи читает:

Оковы тяжкие падут,темницы рухнут, и свободавас примет радостно у входа,и братья меч вам отдадут.

Из-за Лехи ушел — несколько лет по ней сох.

— А она?

— А она была холодна, как Снежная королева.

Он вздыхает.

— Э-хе-хе, Леха-Леха… каких людей теряем. Она работает сегодня?

— Угу.

Лариску все-таки доломали, заставили по собственному уйти. На неотлоге сейчас трудится, у себя где-то.

— Давай позвоним ей?

Че с новогодней премии купил дорогой мобильник и теперь играет с ним до умопомрачения: накачал мелодий, поназаписывал всякой дряни, и всякий раз, когда ему дурным голосом сообщают о прибытии очередной эсэмэски, бурно радуется, как кретин в луна-парке.

— Хочешь — звони.

Он набирает номер, долго треплется с ней ни о чем.

Все то же самое: ты где? как дела? вызовов много? чего-нибудь было? а-а-а, у нас, помню, тоже такая фигня была… Peoplearestrange. Выкладывать кучу денег только за то, чтобы регулярно докладывать, где ты?

— У нас? Без заезда… Не, встретить дали… Час примерно… Я? С Джексоном, Веней и Настенькой…

И показывает мне: говорить будешь?

Нет.

— Ладно, пока… Непременно.

Складывает машинку.

— Тебе привет… Ты чего такой?

Я киваю на сотовый:

— Не мое это дело, старик, но лучше б ты на коралловый риф свой слетал. И Новый год в ночном погружении встретил. Знаешь примету?

Задел. За живое задел. Пожалуй, даже резанул по живому.

— Ч-черт, мне и в голову не пришло…

Расстроился. Очень. Как-то даже осунулся сразу.

— Ч-черт! А ты тоже хорош — взял бы да и подсказал.

Возьмет сейчас трубку и выкинет за борт, с него станется.

— Ладно, еще не поздно. Отнеси обратно — через неделю туры в Египет за бесценок пойдут.

— Да, но с приметой-то я пролетел. Блин, какая идея! Зараза ты, Вень, честное слово…