Причуды богов - Елена Арсеньева

Юлия словно в тумане видела окружавших ее самцов, готовых к немедленному совокуплению. Только трое еще не присоединились к сборищу ее почитателей и сидели у рояля; один поглаживал спину играющей Пивоньи, а двое других были увлечены беседою. И Юлия едва не расхохоталась истерически, услыхав, что эти мужчины, сидящие в гостиной публичного дома, самозабвенно превозносят до небес французскую армию, Французскую революцию, а также гильотину, в которой видели спасение страны, и не только Франции – Польши тоже. Речи Посполитой, свергнувшей гнет России, надлежало непременно обзавестись гильотиной, на которую будут сведены все оставшиеся в Польше русские – и все пленные, захваченные в разразившейся войне.

– Кроме великого князя Константина! – со смехом воскликнул один из беседующих, и голос его показался Юлии знакомым. – У этого кацапа и впрямь великая душа: он без боя отдал Варшаву варшавянам!

– Вопрос – кому? – пробормотал первый. – Будущее в тумане. На престол могут втащить кого угодно.

– Да не все ли равно? Пусть и впрямь Польша станет аристократкой, пусть ее королем станет Чарторыйский, пусть австрийский принц – лишь бы она была независимой от проклятой России!

– Вы что, еще не читали манифест революционного сейма от 20 декабря? Лелевель [34] там расшаркался: «Нами не руководит никакая национальная ненависть к русским, представляющим собою, как и мы, великую ветвь славянского племени». Как вам это нравится?! Добрососедство с великой Россией! Это ли не предательство?! Так что, друг мой, словечко «проклятая» становится немодным.

– Поистине среди русских хороши были только пятеро повешенных в Санкт-Петербурге после событий на Сенатской площади и их сотоварищи, звенящие кандалами в Нерчинске. Будь моя воля, я бы всю Россию заковал в кандалы!

Как ни отвратителен был Юлии предмет их беседы, она невольно прыснула: два молодых человека, явившихся почесать блуд в бордель, беседуют о политике, выплевывают бессильную злобу, словно забыв, куда пришли, зачем пришли, словно забыв, что оба вовсе голые! Голые esprits forts! [35]

– Господа, господа! – похлопала в ладоши мадам Люцина, и Пивонья прекратила терзать рояль. – Нынче в нашем милом Театре премьера. Представляю вам очередную дебютантку. Ее имя…

Она помедлила, и этого мгновения как раз достало, чтобы двое беседующих прервались, обернулись к девушке в голубом, взглянули на нее со вниманием – и один из них изумленно воскликнул:

– Юлия!

И ей тоже хватило этого мгновения – чтобы увидеть его лицо, и узнать, и понять, что теперь она окончательно погибла, ибо это был… Адам.

Адам!

Золотоволосый красавец, словно изваянный из мрамора, стройный, изящный… а ноги-то у него какие тощие и кривые, словно от другого тела отрезаны! Вот странно – Юлия не замечала этого прежде, когда он был одет. И почему-то сплошь поросшие густым черным волосом до самых чресел!

Откуда он здесь?! Как он здесь?! Зачем?!

«Да за тем же, за чем и прочие, – холодно усмехнулась Юлия. – И, верно, он здесь завсегдатай – ведь на премьеры зовутся только «друзья дома»!»

И память тут же подсуетилась: вытащила из-под спуда тщательно запрятанное, старательно забытое зрелище совместного похабства, творимого на алом плюшевом жертвеннике. Это ведь Адам был тогда среди прочих! Это его видела Юлия перед тем, как лишилась чувств! Он и его бесстыдство были причиною ее болезни, он, Аполлон с ногами сатира! Верно, и душа его такова – похотлива, блудлива.

Она-то мучилась угрызениями совести, изнемогала от стыда, ощущала себя предательницей, потому что введена была в роковое заблуждение тьмой, и ночью, и своей любовью к нему! А он, расточая ей нежнейшие признания, через час бежал сюда и валялся с распутной Ружей, ленивой Пивоньей, глупышкой Фьелэк – да и со всеми с ними враз. С него станется! Ах, потаскун, пакостник, блудодей, кощунник! Да как он смел глумиться над любовью! Вот сейчас Юлия скажет ему! Все скажет, что думает! Ведь, если порассуждать, она здесь очутилась из-за него. Он сейчас узнает, что совершил!

Юлия уже набрала в грудь воздуху, оттачивая словцо поострее, уже хищно блеснули ее глаза, она уже приоткрыла рот, готовясь обрушить на Адама град упреков и оскорблений, – да так и замерла, словно подавилась своими же словами, ибо внезапная мысль, пронзившая ее, была ядовитее змеиного укуса: а что будет, если Адам в ответ назовет фамилию ее отца? На свой позор она уже закрыла глаза, но позора этой отважной, честной фамилии вынести не сможет! Господи, не допусти!

– Юлия, Боже правый, – повторил между тем Адам, и недоверчивое изумление на его лице сменилось кривой усмешкою. – Ты здесь?! Так, значит, Сокольский ошибался, говоря, что ты, что ты дочь… – У него перехватило горло, и, как ни была напряжена, потрясена Юлия, она не смогла не заметить, что рука Люцины вдруг ощутимо задрожала, и мадам испуганно воскликнула:

– Проше пана, здесь нет имен! Здесь только цветы и садовники! Нашу дебютантку зовут…

– Юлия! – бормотал Адам, обратив на слова мадам Люцины не более внимания, чем на мушиное жужжание. – Так, значит, ты лгала мне все это время?! Лгала с утонченным бесстыдством?! Ты просто шлюха, а не племянница горничной у Аргамаковых, или за кого ты там себя выдавала, и уж тем паче не та, за кого принял тебя Сокольский?! А он-то клялся, что невзначай обесчестил тебя, что должен отыскать, что ты теперь от него никуда не денешься! Поделом ему! Хорошенькое его ожидает разочарование, когда он узнает, что ищет шлюху, а вовсе не дочь русского…

– Проше пана Кохайлика! – истерически взвизгнула Люцина, и Юлия не вдруг сообразила, что Кохайликом в Цветочном театре кличут Адама, и не только за его фамилию Коханьский, но, верно, и за неутомимость в любодействе. – Проше пана Кохайлика! Мы не называем никаких имен! Сей новый на нашей сцене цветочек зовется Незабудкою, и сейчас ей надлежит избрать себе садовника, чтобы удалиться с ним в покои, а потом узнать его по запаху в темноте среди прочих. Итак, Незабудка, приглядись, выбери: будет ли у тебя садовник-блондин, садовник-брюнет, рыжий, шатен, русый? Ты должна быть внимательна!

Мадам Люцина, не останавливаясь, тараторила остальные правила игры, встречаемые смехом и восторженными криками гостей. Они оставляли других девиц и выстраивались перед Юлией, поигрывая чреслами.

Мадам Люцина подтолкнула Юлию, но та стояла будто к полу приклеенная, не сводя глаз с тонкого, красивого лица Адама, на которое медленно восходила лукавая улыбка, а глаза зажигались похотливым огнем.

– О, так ты должна выбрать себе садовника?! – промурлыкал он. – Сделай милость, окажи мне эту честь, пусть у тебя будет садовник-блондин. Выбери меня, и клянусь, Незабудочка, ты этого никогда не забудешь!