Причуды богов - Елена Арсеньева

Нет, сейчас не время для ярости, которая слепит глаза и отнимает силы! Обо всем этом Юлия подумает потом, позднее, и, кстати, о мести этому негодяю! А пока…

– Скорее отсюда! – воскликнула она. – Но как? Куда?

В окно? Высоко, второй этаж! Ничего, не привыкать стать! Прыгнула со второго этажа у себя дома – и как-нибудь жива осталась! Авось и сейчас Бог спасет! Юлия схватилась за раму, с усилием дернула – и тут чья-то рука легла на ее руку.

Женская рука! Люцина? Будь она проклята!..

С криком оглянулась, замахнулась, готовая уничтожить всякую преграду на своем пути, – и оторопела: это была Ружа.

– Чего тебе? – прошипела Юлия. – Иди своей дорогой, а мне не мешай!

– Ну не через окно же! – усмехнулась Ружа. – Иди со мной – я выведу! Тебе помогу и сама уйду!

9. Зимняя дорога

…Она не глядя схватила за руку того, кто стоял рядом с отвратительным Адамом, и повлекла его за собой.

– Русый садовник, русый! – закричала Люцина, а Незабудке послышалось: «Русский, русский».

Быть того не может! Незабудка повернулась поглядеть – и темно-серые прищуренные глаза Зигмунда ласково улыбнулись ей. «Откуда он здесь взялся? И разве он русский?! Он же…» – додумать Незабудка не успела: сильные руки Зигмунда подхватили ее и усадили к себе на колени, чуть покачивая, и глаза Незабудки смежились от этого ласкового колыхания. Она опустила голову на плечо Зигмунда, не мешая его рукам трогать, ласкать себя, и любовное томление медленно овладевало ее телом. Казалось, она летит в блаженной, тупой, сонной тьме и Зигмунд вместе с ней. Она тянулась к нему губами и всем сердцем, но он, усмехнувшись, схватил Незабудку за волосы и грубо рванул, а потом вдруг так резко оттолкнул от себя, что она полетела на пол с криком: «Нет! Не бросай меня, не оставляй меня!»

Тело так и загудело от удара.

– Юлишка, ты жива? – послышался где-то вверху встревоженный голос, и синие глаза испуганно взглянули на Юлию.

Она с трудом пошевелилась, пытаясь сесть. Ее конь переминался рядом, виновато поглядывая на свою хозяйку, хотя какова же была его вина, что она уснула в седле, да и грянулась оземь? Ох, как больно!.. Но, кажется, все цело, она упала довольно удачно: на ошметки прошлогодней соломы, припорошенные снежком. Снег таял на ее лице, а на губах таял этот последний отчаянный крик: «Не оставляй меня!»

Ну что за чепуха! Приснится же такое! Задохнувшись от ненависти к самой себе, она резко села, но голова так закружилась, что пришлось снова опуститься наземь.

– Не лежи, заснешь! – Ружа бросилась поднимать ее, и Юлия едва смогла пробормотать:

– Погоди, не могу…

Все плыло, все плясало перед глазами, тошнота подкатывала к горлу. Не головой ли ударилась, не сотрясение ли мозга? Господи, помилуй, такой путь позади, уже почти всю Польшу прошли, близок Буг, а там и русские войска стоят, – и вот теперь быть выбитой из седла!

Почему-то болела не только голова, но и волосы, словно кто-то немилосердно дергал за них. Юлия приоткрыла глаза, с усилием вгляделась. А, вот в чем дело! Она не просто так упала во сне – ее дернула за волосы разлапистая сухая ветка. Не Зигмунд, нет – только ветка.

Почему-то от этой догадки стало легче, муть ушла из глаз, предметы перестали двоиться. Ружа осторожно приподняла ее сзади, вынуждая сесть – головокружение показалось уже не столь нестерпимым. Все обойдется, все обойдется, твердила про себя Юлия, бессмысленно водя глазами по бесконечной мутно-серой равнине, кое-где утыканной зелеными елками, уныло свесившими ветви под тяжестью талого снега. И это январь! Боже ты мой, ну что за слякоть, что за грязь! Если и дальше будет сеяться с неба эта морось, последний снег сойдет, на дорогах сделается настоящая каша. Нет, нельзя тут рассиживаться! Если кони увязнут в грязи, им ни за что не добраться до вечера к постоялому двору, а ночью может снова ударить мороз.

– Помоги мне, – с усилием пробормотала Юлия и кое-как встала, подталкиваемая Ружей.

Постояла, зажмурясь. Вот бы теперь еще какая-нибудь небесная сила забросила ее в седло!

– Давай руку, – послышался голос откуда-то сверху, и Юлия тупо подчинилась, не тотчас сообразив, что это не упомянутая небесная сила явилась ей на помощь, а Ружа сидит прямо на крупе коня и силится втащить подругу в седло.

Удивительно – пусть и не с первой попытки, но Юлия все же взгромоздилась верхом, мимолетно поблагодарив себя за то, что настояла ехать в мужском седле, хотя там, в конюшне Аскеназы, откуда они тайком увели коней, были всякие седла. В дамском она сейчас нипочем не усидела бы!

– Ну что? – послышался обеспокоенный голос из-за спины, и теплые руки ласково погладили руки Юлии, вяло разбиравшие поводья. – Усидишь, не упадешь? Сама справишься? Может быть, я поведу коней в поводу?

– Да ты что? По этой ледяной каше? У нас очень скоро будет две больные вместо одной, только и всего, – полуобернувшись, проговорила Юлия. – Иди, иди, садись на своего буланого – и с Богом, вперед.

Девушка соскользнула наземь, подняла юбки, чтобы не запачкаться, и зашлепала к своему коню, лениво подбиравшему с земли грязные лохмотья соломы. Она то и дело оглядывалась на Юлию, и та махнула рукой, попытавшись улыбнуться:

– Ничего, не тревожься! Спасибо тебе, Ружа!

Та покачала головой; синие глаза ее были серьезны:

– Ванда.

– Прости. Конечно, Ванда…

Итак, ее звали Вандой. Если бы не она, Юлия недалеко ушла бы от дома Аскеназы и уж точно до сих пор даже не выбралась бы из Варшавы, в которой все совершенно изменилось: деньги не имели прежней цены, на всякого, в ком подозревали русского, смотрели косо, угрожающе, а заслышав русскую речь, любой-каждый считал себя вправе скликать жандармов, чтобы задержали «шпиона великого князя».

Превращение ленивой, истеричной и порочной Ружи в деловитую, умную, осторожную Ванду произошло мгновенно, как будто для этого достаточно было сменить шелковые розовые оборки на простое шерстяное платье, смыть с лица краску и разобрать гребнем массу фальшивых кудрей, убрав волосы в гладкую косу цвета воронова крыла. После сего Ванда оказалась не столь обольстительно-красивой, как Ружа, хотя главная примета ее красоты осталась при ней: редкостное сочетание черных волос и синих очей. В остальных же чертах появилось что-то негармоничное и незавершенное, словно Ванда в детстве обещала быть красавицей, да не сдержала слово. У нее были изящные маленькие ушки – это примета высокого происхождения женщины. Ванда уверяла, что она из младшей ветви бедного, захудалого дворянского рода, некогда имевшего несчетные земли близ Кракова, а теперь владевшего только знаменитым своей историей, хоть и обветшавшим, селом Могила, где Ванда и родилась. Юлия не знала, чем сие село знаменито, однако она очень опасалась, что Ванда предложит ей гостеприимство в сей Могиле, что звучало устрашающе. Но, по счастью, Ванду нимало не влекло на запад: ей надобно было в Вильну, а это хоть и не самый ближайший и прямой, а все же путь, ведший на восток, в Россию, почему Юлия охотно и осталась спутницей этой милой, исполненной жизни, добродушной девушки, которая была куда практичнее, чем она сама, и заботилась о ней, как старшая сестра.