И в горе, и в радости - Мег Мэйсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не ответила ни на что из того, что он сказал. Я чувствовала себя школьницей, пытающейся скрыть, что она плачет за партой, потому что задание оказалось слишком сложным. Я старалась не плакать, потому что эта перспектива, перспектива того, что Николас съедет и внезапно я и мои родители останемся в доме одни, была слишком тяжела. Он продолжал, а я пыталась сосредоточиться исключительно на том факте, что с его отъездом Патрик перестанет приходить.
Через несколько минут он сдался, подтянул к себе газету моего отца и взялся перелистывать страницы, не останавливаясь, чтобы что-нибудь прочитать. Я неподвижно сидела перед своей, читая весь разворот, пока не осталось ничего, кроме «Придворного циркуляра». Накануне принцесса Анна открыла центр обслуживания клиентов в окружном совете Селби и после этого посетила прием. Мне стало ее жалко, и я почувствовала себя еще хуже, особенно после того, как Николас встал, поставил свою тарелку в раковину и сказал, что ему, вероятно, пора приниматься за работу.
В конце концов я вышла из дома и отправилась гулять. Когда я пыталась выбраться из Холланд-парка, зазвонил телефон. Это был Перегрин. Мое письмо с извинениями и его ответ до сих пор были нашим единственным взаимодействием. Я была недостаточно храброй, чтобы возобновить наши ланчи, несмотря на то что я скучала по нему больше, чем казалось разумным.
Он сказал, что сейчас едет в машине, которая движется куда-то на запад, и хочет узнать, где именно я нахожусь. Он только что выяснил – как он сказал, неважно от кого, – что мой брак не сложился, и, хотя ему не нужно спрашивать, кто виноват, его очень расстроило, что я не позвонила ему, когда это произошло.
Я сказала, что нахожусь в Холланд-парке, и Перегрин ответил, что это очень удобно. Он велит своему водителю повернуть.
– Если поспешишь, встретишь меня в «Оранжерее» через четверть часа.
Я сказала, что на мне джинсы. Он не одобрял джинсовую ткань в любом ее воплощении, при каких бы то ни было обстоятельствах, и я надеялась, что это поможет мне уклониться. Я хотела увидеться с ним, но не такой, какой была в тот момент.
Я услышала, как он дает какие-то инструкции своему водителю, а затем возвращается и говорит, что не будет придавать этому значения, поскольку умение одеваться всегда первым пропадает после того, как разбивается сердце.
* * *
Вместо приветствия Перегрин сказал:
– Никогда не понимал, почему люди думают о шампанском как о празднике, а не как о лечении. – По его мнению, официантка разливала его совершенно неправильно, и когда она подалась наполнить второй бокал, он поблагодарил ее и сказал, что мы справимся сами. Я села, и он вложил бокал мне в руку. – Очевидно же, человеку нужно разогнать кровь, только когда его жизнь совершенно пресная.
Он смотрел, как я потягиваю напиток, затем сказал, что, хотя ему больно это говорить, я выгляжу неизлечимо больной.
– Как бы то ни было, – он откинулся назад и сцепил пальцы, – что будем делать дальше? У тебя есть план?
Я начала рассказывать, что живу с родителями и работаю в супермаркете натуральных продуктов, но он покачал головой.
– Это просто то, чем ты занимаешься. Это не план, и я бы сказал, что ты вряд ли разработаешь его, томясь во тьме Кенсингтона.
Я прикоснулась к стенке своего бокала. По ножке побежала капля конденсата. Я не знала, что сказать.
Перегрин положил ладони на стол.
– Париж, Марта. Пожалуйста, поезжай в Париж.
– Зачем?
– Потому что, когда страдание неизбежно, единственное, что можно выбрать, – это фон для него. Выплакать глаза на берегу Сены – совсем не то же самое, что выплакать глаза, блуждая по Хаммерсмиту.
Я засмеялась, а Перегрин показался несчастным.
– Я сейчас не эпатирую, Марта. Короче говоря, красота – это причина жить.
Я сказала, что это прекрасная идея, но не думаю, что у меня хватит энергии или денег, чтобы поехать за границу.
Он возразил, что, во-первых, Париж – это не особо заграница.
– А во-вторых, у меня есть маленькое pied-à-terre[8], купил его много лет назад для моих девочек. Воображал, как они, словно Зельда Фицджеральд, пробираются по Монпарнасу или, по крайней мере, как Джин Рис, проводят время в темных комнатах, но эти Прекрасные и Проклятые предпочли пригород Уокинга, а квартира простаивает, меблированная и пустая.
Он сказал, что хотя в квартире и не царила разруха, ее интерьер можно было описать как «закаляющий характер».
– Тем не менее она твоя, Марта, на столько, на сколько необходимо.
Я сказала, что это очень мило с его стороны и я обязательно подумаю об этом.
– Именно этого тебе не следует делать. – Перегрин посмотрел на часы. – Мне надо вернуться на завод, но чуть позже я передам тебе ключ с велокурьером.
Расставшись со мной на углу парка, Перегрин расцеловал меня в обе щеки и сказал:
– У немцев есть слово для разбитого сердца, Марта. Liebeskummer. Разве оно не ужасно?
* * *
Дома я погуглила свой банк и прошла процедуру «Забыли пароль?», чтобы выяснить, сколько у меня денег. Как только мы обручились, Джонатан начал делать еженедельные переводы на мой счет, которые я копила только потому, что каждая сумма была настолько неправдоподобной, что я не могла потратить ее до прихода следующей. Каким-то образом, находясь в командировке, он перевел их все обратно, и когда я вернулась на Голдхок-роуд, мои активы состояли из обручальных колец и гардероба, который я сдала в благотворительный магазин. В супермаркете натуральных продуктов мне платили почасовую ставку, эквивалентную небольшому смузи из ростков пшеницы без добавок. Но я ничего не покупала – лишь бутерброды с ветчиной и спортивные напитки для прогулок с Николасом все эти месяцы.
Ключ прибыл еще до вечера. Адрес был на карточке с монограммой и надписью: «Абсолютная Бесприданница, Вилиса, Гадом Добитая, Едва Живая, Заблагоухала… и т. д. и т. п. и позвони мне, когда доедешь». У меня было достаточно денег, поэтому я поехала.
Я прожила в Париже четыре года и все это время работала в магазине книг на английском языке недалеко от Нотр-Дама, продавая путеводители «Лонли планет» и Хемингуэя в мягкой обложке туристам, которые просто хотели сфотографироваться внутри магазина.
Моим начальником был американец, который жил на переоборудованном чердаке. Он пытался стать драматургом. В первый день он показал мне, где что находится, и его экскурсия завершилась у ближайших к двери полок.
