И в горе, и в радости - Мег Мэйсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А еще он сказал: «Все можно исправить, Марта. Даже решения, которые приводят к тому, что ты теряешь сознание и истекаешь кровью в подземном переходе, как я. Хотя в идеале стоит выяснить причину, по которой ты постоянно сжигаешь собственный дом». Мы были где-то в «Блумсбери», сидели на краю фонтана в огороженном саду. Я спросила его, почему он постоянно сжигает свой дом, а затем добавила, что он не обязан говорить, если не хочет.
Он хотел. Он сказал, что причина в том, что никто никогда ни о чем с ним не говорил, пока он рос.
Я сказала ему, что мы с Ингрид всегда отчаянно хотели спросить о его происхождении.
Николас сказал:
– Боже, мое происхождение.
Я использовала слова Роуленда. Я думала, ему это покажется смешным, но стало ясно, что это не так.
Я извинилась:
– Должно быть, ужасно иметь в себе что-то, о чем не говорят.
Николас фыркнул:
– Ты имеешь в виду, быть тем, о ком не говорят. Если вам так хотелось задавать вопросы, почему вы этого не сделали? Родители велели не спрашивать или что-то в этом роде?
Я сказала «нет».
– Мы просто решили, что нам нельзя спрашивать. Не знаю почему. Вероятно, потому, что мы никогда не слышали, чтобы кто-то из вашей семьи упоминал об этом, и – я поразмыслила, – думаю, что я вроде как не хотела быть той, кто сообщает плохие вести.
– Типа я не знал, что меня усыновили, да?
– Нет. Плохие вести, что ты не белый.
Он сказал «что?» так громко, что люди вокруг заозирались, и схватил меня за плечи.
– Почему я слышу это только сейчас, Марта?
– Мне очень жаль, Николас, я думала, ты знаешь.
Он отпустил меня, слегка оттолкнув, и сказал, что ему нужно пойти дальше, чтобы это обдумать. Возможно, сказал он, на каком-то уровне он подозревал, но все же для него сильнейший шок – услышать такое от кого-то. Я сказала ему, что понимаю, это сильный удар.
Выйдя за ворота, Николас обнял меня и сказал: «Марта, ты дура». Так мы некоторое время шли через Фицровию. Позже мы свернули в сторону Ноттинг-Хилла. Я спросила, не думает ли он, что нам стоит есть больше углеводов. Он сказал: «Марта, нам стоит устроиться на работу».
* * *
В окне небольшого супермаркета экологически чистых продуктов, мимо которого мы проходили на Вестборн-Гроув, висела вывеска с рекламой открытых вакансий во всех отделах. Несмотря на то что нам не хватало необходимого опыта в розничной торговле, нас обоих наняли; думаю, потому, что выздоравливающий наркоман и отвергнутая жена, которые каждый день ходили по много миль, обладали необходимой бледностью и истощенными фигурами для сотрудников магазина товаров для здоровья. Николаса поставили на ночную упаковку. Менеджер поинтересовалась, что мне больше нравится: касса или кафе. Я сказала ей, что, страдая бессонницей, я тоже заинтересована в ночной работе. Она взглянула на мои бицепсы, сказала «касса» и отправила меня домой с образцом травяного тоника для сна, который на вкус напоминал листья салата из супермаркета, разложившиеся в пакете.
Мы больше не гуляли. В перерывах я ела бутерброды с ветчиной из «Прет-а-манже» и пила самый приятный из спортивных напитков, прячась на складе, потому что мясо – это убийство, а сахар, я слышала, как менеджер говорила это покупателю, по сути – геноцид микробиома. Хотя Николас все еще жил на Голдхок-роуд, я скучала по нему.
В последний раз я виделась с Джонатаном у него в офисе. Я пошла туда, чтобы подписать оформленные документы об аннулировании брака. Прошло шесть месяцев с тех пор, как я от него «свалила». Я стояла перед столом Джонатана и ждала, пока он проверит каждую страницу с нехарактерной для него тщательностью, затем с ухмылкой подтолкнет их ко мне. «Все, что я могу сказать, – слава богу, тебе не удалось забеременеть. С твоими-то наклонностями».
Я схватила бумаги и напомнила, что это была его идея. «Но да, слава богу, тебе не удалось меня оплодотворить, Джонатан. Ребенок, которого я изначально не хотела, оказался бы генетически предрасположен к кокаину и белым джинсам». Я ушла, прежде чем он смог сказать что-нибудь еще.
* * *
На улице, направляясь к автобусу, я прошла мимо мусорного бака и бросила в него бумаги, не останавливаясь, не в силах представить себе ситуацию, которая потребовала бы от меня предъявить распечатку записей о моем неудавшемся браке или то, где я буду их хранить в спальне на Голдхок-роуд, если только не перетащу туда один из картотечных шкафов моего отца и не промаркирую его буквой «А – Агонизирующие провалы '03 – '04».
На светофоре я вышла из автобуса и прошла полмили обратно к мусорному баку. Бумаги все еще лежали под стаканом из «Макдоналдса» с треснувшей крышкой, который выбросили полным. Без них у меня не оставалось доказательств, что я не была женой человека, который, как сказала Ингрид во время моей эвакуации из его квартиры, набрал девять из десяти баллов в онлайн-тесте, который она заполнила от его имени, под названием «А вы не социопат?». Я достала документы – страницы теперь превратились в один комок, взяла за уголок и пошла искать другой автобус, капая газировкой себе на ногу.
Автобус полчаса полз по Шепердс-Буш-роуд. Светофоры переключались снова и снова, не пропуская ни одной машины по уже забитым перекресткам. На верхнем этаже автобуса больше никого не было, и я сидела, прислонившись лбом к стеклу, и смотрела вниз на тротуар, а затем, когда она появилась в поле зрения, – сквозь широкую витрину кафе, в котором женщина кормила грудью ребенка и читала. Чтобы перевернуть страницу, ей приходилось класть книгу на стол и придавливать ее открытой ладонью, проводя пальцами справа налево. Прежде чем снова начать читать, она опускала
