Ничего страшного: неуспеваемость излечима! - Оливье Револь

Ставки высоки, зато результат бесценен. Новые друзья знакомят меня с технологиями исследования, принятыми в Канаде, которые были переведены и утверждены во Франции. Я понимаю, что лечению «нестабильных» детей должно предшествовать подробное исследование их поведения в разнообразных ситуациях. Мне становится ясно, насколько шкалы Коннерса и Ахенбаха[29] представляют собой эффективные и простые методы — как обидно, что во Франции их совсем не использовали в то время! Я, вернувшись во Францию, приложил тогда много усилий, чтобы распространить эти методы среди врачей. Сейчас, десять лет спустя, никто уже не представляет, как без них можно было обходиться.

Постепенно я вхожу во вкус квебекского образа жизни. У них просто и спокойно. Лето очень жаркое. Преподаватели приходят на занятия в шортах, в бейсбольных кепках (когда в Лионе недавно я попытался зайти в школу, где проходила конференция для студентов-практикантов, директор попросил меня снять бейсболку: в большинстве французских школ запрещены головные уборы.

Дети прежде всего!

Объявление в вагоне метро очень характерно: «зеленый номер», по которому можно позвонить в случае любой дискриминации, идет ли речь о цвете кожи, религии, сексуальной ориентации и даже… возраста! Неудивительно, что к «проблемным» детям так относятся! Уважение к «иности». И к детям вообще. Я вспоминаю одну англоязычную тетушку, которая остановила меня на террасе кафе-мороженого:

«What he’s done to you?»

Я не понял, о чем она говорит, потому что уже забыл о только что произошедшей перепалке.

«What he’s done to you?»

В голосе послышалась угроза.

Я огляделся и понял, о чем она, увидев коричневую от шоколада щеку Жюльена, коричневую от размазанного шоколада, со следом моей безусловно заслуженной пощечины посередине.

Я попытался объяснить:

«I don’t know, may by he disobeyed».

«Are you sure you’re right? I hope it doesn’t hurt him!»[30]

Пришлось обещать ей, что я подумаю над этим вопросом! Еще б немного, и я очутился бы в суде за жестокое обращение с детьми. Невероятно!

Наши дети записаны в англоязычную садик. У канадцев сад до шести лет. Это очень сильно отличается от французской системы. У нас в старшей группе сада уже проводится масса отборочных конкурсов в подготовительный класс. Для наиболее уязвимых это первый шаг к школьной неуспеваемости. Канадцы же не стимулируют детей так сильно. Для них главное — чтобы дети были спокойными.

Жюльен приходит в первый день, вполне довольный. «Что они там говорят, я не понимаю, но они все время играют и потом, они не называют меня Жюльен». Я пытаюсь догадаться: «Джулиан?» «Нет, нет, другое слово, Том, ты не помнишь?» Брат отвечает: «Они зовут его Be quiet»[31]. Его так часто призывали к порядку, что бедный мой малыш решил, что это его новое имя! Сейчас оно ему, кстати, по-прежнему подходит.

Приоритеты в оценке

В общем, путешествие оказалось настоящим счастьем. С понедельника по пятницу я получаю интеллектуальное наслаждение. Уик-энды тоже чудесны. Мягкие рельефы Лорентид, устье реки Сен-Лоран, стаи китов, озера на границе со штатом Мэн… Маленькие викторианские городки, которые сочетают строгую франкофонию и британский шарм. Как-то раз мы ночевали у жителя Норд Хэттли ******… Это было незабываемо.

За пять месяцев я делаю выводы из полученной информации и уроков гуманизма. Я уже никогда не смогу подходить к моим маленьким пациентам с прежними мерками. Теперь я уверен, что каждый «проблемный» ребенок нуждается в подробном и всестороннем обследовании, иначе диагноз может оказаться неточен или даже неверен.

Мне кажется, нигде больше я не встречал столько интересных людей! Прежде всего среди франкоговорящего населения. Сан Жюстен для меня — образец детской больницы. Университет в Монреале, такой огромный, гудит разными голосами, туда съезжаются студенты со всего мира. Но и англоязычные канадцы тоже произвели на меня впечатление. Монреальский неврологический институт, университет Макгилл и Монреальская детская больница — необыкновенно достойные заведения.

Короче, я все посмотрел, а хотел бы посмотреть еще больше…

А еще здесь на всем лежит отсвет истории Квебека, какой-то необыкновенный местный колорит.

«Другая» детская психиатрия

Этим летом в Квебеке готовился новый референдум о независимости. Никогда еще я не видел такого противоречивого голосования: пятьдесят процентов за, пятьдесят против. Страсти кипят, особенно на моем факультете, который был оплотом индепендантистов. Меня тоже не миновала эта лихорадка, опять же воспоминания детства, Де Голль с его «Да здравствует свободный Квебек!» вызвал тогда ожесточенные споры среди взрослых, друзей и знакомых родителей. По зрелом размышлении я решил, что позиция сторонников независимости мне ближе, чем ревнителей «суверенной Канады». Я вполне разделял их желание существовать несколько особняком, оно даже чем-то напоминало мне мое собственное положение в больнице: психиатр среди невропатологов, занимаюсь детьми среди взрослых. Развернув эту метафору, я пошел дальше в своих аналогиях. Квебек процветает, потому что пользуется достижениями англосаксов, особенно в научных областях.

Оригинальность и секрет успеха этой нации заключаются в удивительной смеси французской традиции и американской методологии. Только целиком вжившись в жизнь неврологической больницы и воспользовавшись ее мощной технической базой я смогу открыть и развить «другую» детскую психиатрию. Ну да, конечно, только так…

Пока не пришло время вернуться…

Когда красно-белый «Боинг-747» с клиновым листиком на борту отрывается от взлетной полосы, мне вдруг ужасно хочется назад. Бабье лето (как они говорят «индейское») окрашивает вершины Лорентид в теплые, яркие цвета. О, как мне все это близко, какое удивительное духовное и интеллектуальное родство… Это станет поворотным моментом в моей профессиональной жизни: ведь здесь я получил еще и урок терпения…

Стюардесса в красно-голубой униформе выдергивает меня из моих мечтаний: «Ваши детишки такие милые, они так хорошо объяснили мне, что им было жарко… Но не могли бы вы попросить их, чтобы они прекратили попытки открыть пожарный отсек…» Любое терпение имеет пределы!

В Лионе мне везет гораздо меньше. Я близок к разочарованию. Мои новации внушают страх. Врачи подозрительно смотрят на мои шкалы оценки, их такой подход к детям явно не устраивает. Старый Свет, что с него взять… Сейчас, десять лет спустя, все мои собратья, даже самые упорные ретрограды, признают, что я был прав.

Психологические причины: они хотели бы учиться, да не получается

Малик: «О чем это вы меня спросили?»

— Представь, что я дал тебе волшебную палочку и с ее помощью ты можешь осуществить две свои мечты. Что ты выберешь?

— Чтобы больше у меня не было забот… и чтобы я больше не тосковал так.

— А что самое лучшее, что могло бы с тобой случиться?

— Если бы я стал нормальным.

Малик выглядит очень серьезным. Вся его маленькая фигурка кажется окутана тоской. Когда он отвечает, становится понятно, что его мысли вертятся вокруг страха, одного и того же, что он не такой как все. Этот малыш из Ардеша в круглых очочках очень меня заинтриговал. Он еще вдобавок слышит голоса.

— И что говорят эти голоса?

— Всякие злые противные вещи, которые меня расстраивают.

— Ты считаешь, что они действительно существуют?

— Да нет, конечно, это-то меня и нервирует…

У Малика всегда были навязчивые идеи. В шесть лет он был одержим… крышами домов. Все, без исключения, должны были быть абсолютно ровными. И он следил пальчиком, верно ли идет линия. Затем его вниманием завладели статуэтки. А вернее, усы одной статуэтки. Они занимали все его мысли. Еще он навязчиво боялся потерять игрушку, циклился на номерных знаках.

— О чем это вы меня спросили?

Малик, кажется, только что очнулся ото сна. Вернулся с другой планеты. Я повторил вопрос:

— Если бы все мрачные и все светлые моменты твоей жизни разложить в два пакета, какой будет больше?

— Одинаковые, оба одинаковые.

Мне он кажется озабоченным. Рассеянным. Охваченным мрачными мыслями. У него нет друзей, но его это не огорчает, потому что он и не хочет их иметь. Ему трудно нарисовать рисунок, он очень отстает от своего возраста, образы у него неяркие, безо всякой фантазии. И почерк у него практически нечитаемый. У него богатый словарный запас, но речь невыразительная. Внешне Малик выглядит на свои одиннадцать лет. Но в классе он всех на год старше.

«Он не выдерживает школьный ритм», — рассказывает мама. «Математика ему плохо дается, но зато он пишет без ошибок и у него отличная память. Ему достаточно один раз прочесть стихотворение — и он его уже выучил».