Философская драма. Сборник пьес - Валентин Герман

ПОПОВ: Но я ведь… но я ведь не нарочно!

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Именно! Именно, голуба вы моя!.. Это вы абсолютно точно заметили. Абсолютно. АбсольмАн, если на французский перевести. В самое яблочко угодили. В самую, так сказать, яблотЮсеньку!.. Ненарочно. Это – важнейшее слово. По воле, так сказать… Ну… по воле…

Подбадривает Попова жестом.

ПОПОВ (нерешительно):…обстоятельств.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Да помилуйте – какие тут могут быть обстоятельства? Сами посудите. Встаньте, как говорится, на моё место. Ну, встаньте, не робейте.

Попов поднимается со стула. Коротышка ставит его на то место, где только что стоял, сам возвращается на свой стул. На стул Попова садится Дылда.

Ну вот – вы и на моём месте. И что вы должны подумать, когда некто… Некто – Тит (Тит, условно скажем, Евсеевич Попов) станет вам наливать… Наливать! То есть, простите великодушно: не «наливать», а… заливать! Заливать… насчёт каких-то там «обстоятельств»?..

Пауза.

А обстоятельство-то всё состоит в том, что сей некто (не будем повторять имени: Тит или не Тит, какая, в сущности разница?) лёг, извините за выражение, в свою эту… как бишь её?., постель и там (в постели) увидел – что?.. Сон! Сам увидел, прошу заметить. Никто ему этот его сон не показывал, не демонстрировал… не внушал и не трансплантировал в его черепную коробку… Он – сам его увидел. Сам по себе.

Поворачивается к Дылде.

Какие тут могут быть обстоятельства?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Никаких, ваше благородие!

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (Попову):

Вот – это по-честному. И – смело. Вы же отважный человек!.. Так продолжайте в этом же духе.

Снова поворачивается к Дылде.

А ежели обстоятельств никаких тут быть не может, следовательно – тут чистейшей воды – что? А?..

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Умысел, выходит.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (Попову): Ну это уж вы через край хватили. Зачем же так? Не надо перегибать палку. Сами посудите: какой тут может быть умысел? Разве мы в силах нашим сном, так сказать, управлять?..

(Дылде)

Вот и выходит, обстоятельств – никаких, умысла – тоже нет… Что скажете на это, Тит Евсеич?

Поворачивается к Попову.

Его, изволите видеть, тоже Титом Евсеичем зовут.

(Дылде)

Ну… отвечайте.

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Не могу знать, ваше благородие.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Ну а не можешь, так и пошёл вон. Расселся, понимаешь ли, на месте образованного человека… Ты-то, болван, пожалуй, и по-французски ни бум-бум?

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА: Так точно, ваше благородие! Как есть – ни бум-бум… Позвольте идти?

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Я же сказал: пошёл вон!.. По-русски, между прочим, сказал, не по-французски…

(Попову)

А вы – присаживайтесь, не стесняйтесь. В ногах правды, сами знаете, нет…

Дылда отходит, Попов садится.

Да… В ногах правды нет! А вот где она, правда-то?.. Искренности, искренности одной нам от вас надо. Чтобы – как говорится… как на духу! Ху-ху!.. Да что там – на духу? Что там – ху-ху? Как – во сне!..

Роется в бумагах, откладывает одни в сторону, другие – бросает в корзину, бормочет.

Та-ак… Это мы уже прошли. А это… это вы отменно сказали: ну – чистый министр!..

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (читает издалека): «Вдруг на Попова взор его упал…»

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (продолжая перебирать бумаги): Дальше, дальше…

ШИНЕЛЬ-ЖЕНЩИНА (тоже издали):

Да: «взор упал»…«Как вам пришла охотаТам, за экраном, снять с себя штаны?»

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Действительно…

Ну – в самом деле!.. Что должен подумать почтенный государственный человек, когда вы… тоже ведь, вроде бы, почтенный и тоже вполне, так сказать, вполне государственный человек… и вдруг… вы… извините за выражение… без… этого… как его?., то есть – без… этих… как их?…

Хохочет.

Из-за экрана!.. Чуть ли не из… камина!.. Из огня!.. Как чёрт!.. Впрочем, нет, не будем, так сказать, перегибать палку. Как – трубочист какой-нибудь… Трубочист… этакий… И – в таком виде – перед министром!.. Ох, насмешили… и даже, не побоюсь этого слова, порадовали… Да, представьте себе, порадовали… А может – вы… и в самом деле там… того… Скинули потихоньку… эти… как их?.. Да и – в огонь?.. Вот это было бы по-настоящему остроумно. Скинули и – в огонь! И – нет их! Вообще – нет, как не бывало!.. Вот это… остроумно… да…

ШИНЕЛЬ-ДЫЛДА (читает):

«Я не сымал… Свидетели курьеры.Я прямо так приехал из квартеры…»

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Послушайте! Почему вдруг – «квартеры»?.. Это звучит как-то… издёвкой. Нет, правда… Звучит – как-то издевательски… Из «квартЕры»!.. С одной стороны – «сымал»… Как какой-нибудь Ванька… А с другой стороны – «квартЕры»!.. Почему это вдруг не просто, не по-человечески, не по-русски, наконец! Почему не «из квартиры»?

ПОПОВ: Ну… это рифма, наверно. Курьеры – квартеры…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА (со вздохом): Опять форма! Рифма… А ведь честнее… и просто приличнее… было бы сказать: «Свидетели, мол, курьеры, что я, мол, в таком вот виде… приехал из квартиры». Разве я не прав?.. Ну да уж Бог вам судья.

Задумывается.

А вы ведь поэт, а?.. Вот, может, где объяснение? Вы стишками в юности не баловались?

ПОПОВ: Это давно было…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Как я угадал! Так, может, на том и остановимся: поэт, мол, и – точка! А какой с поэта спрос?.. Ну?.. По рукам?..

Протягивает руку. Попов колеблется, и в тот момент, когда он уже хочет тоже протянуть руку, Коротышка отдёргивает свою.

Не выходит! Пусть вы даже и поэт… Ну – поэт!.. Ну и вышли бы себе в таком виде – наяву!.. Тут всё было бы ясно. Романтизм… эксгибиционизм… и прочее такое… Юношеский максимализм, знаете ли… Вам сколько, извините, лет?

ПОПОВ: Мне? Сорок девять.

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Сорок девять? Многовато… Ну там… допуск можно сделать… Туда – сюда… Так бы вот и вышли: нудист, дескать, я и… всё такое прочее… А вот почему – не наяву, а во сне, изволите ли видеть? Тут уже… как бы это сказать?., максимализма маловато. Так что, этот вопрос так и остался у нас, батенька, без ответа. Но вы не волнуйтесь. Мы и на него ответим. Не переживайте.

Пауза.

ПОПОВ: Но…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: А?..

ПОПОВ: Но что ж я-то могу? Теперь уж…

ШИНЕЛЬ-КОРОТЫШКА: Да не переживайте вы так. Вы здесь – значит, разберёмся. Сон – это дело прошлое. Тут уж ничего не поправишь. Да и не исправления нам нужны, а нечто более даже простое. Эфемерное, так сказать…

Углубляется в бумаги. Дылда, топая, походит к Попову, что-то шепчет ему на ухо, отходит. Попов сидит в растерянности. Потом – встаёт, снимает брюки, стоит с ними в руке. Коротышка наконец отрывается от бумаг.

О!.. Вот это искренне! Ай, молодец!.. Во сне – так, и наяву – естественно – то же самое. Это вы сами догадались? Или…

Поворачивается к Шинелям и грозит им пальцем.

Ну, да ничего… Давайте мы вот как поступим… Вы – отдохните. Всё обдумайте, как следует. А потом мы продолжим. Мы – разберёмся, разберёмся, не огорчайтесь. В лучшем виде итог подведём… Ну, до встречи. До скорой встречи, если позволите.

Сгребает все бумаги со стола в корзину для мусора. Туда же отправляет и штаны Попова.

Да!.. Простите… Одна формальность. Чуть не забыл. Протокольчик подписать!.. Вы – поэты, а мы – извините уж великодушно – люди подневольные: обязаны не только дух, но и букву соблюдать.

Достаёт обратно из корзины листок, разглаживает его, кладёт перед Поповым. Подходит Дылда, достаёт из кармана ручку, перегибается через Попова к столу и расписывается вместо него.

Вот и славно. До свиданья, любезнейший Тит Евсеич!

Рвёт этот листок и бросает в корзину. Шинели отводят Попова в глубину сцены к кровати. Дылда укладывает его, Женщина – укрывает. Все три Шинели уходят, но и после этого продолжают слышаться за сценой их мерные шаги.

Кровать с лежащим Поповым начинает медленно двигаться к тому месту, где она стояла вначале действия. По мере её движения шаги уходящих становятся тише, а свет убавляется. Дважды во время этого процесса Попов вскакивает и садится на кровати. В эти моменты свет усиливается, а шаги начинают звучать так же громко как вначале движения. Попов ложится, движение кровати продолжается. Наконец, Попов, по видимости, засыпает, кровать устанавливается в исходное положение. Наступает тишина, всё погружается во мрак.