Все будет Украина - Олена Степова

Когда бабушка умерла, дедушка положил ей в руки самое дорогое и любимое ею — его письма с фронта: затертые, зачитанные, с потрепанными сгибами, сотни раз перечитанные, желтые треугольнички...были для него и для нее, самым дорогим...

Он никогда не писал ей о боях, даже о контузии, о плене. Он ей писал о любви, переживал, давал советы, мечтал, что будут делать, когда закончится война.

Когда я научилась читать, я читала бабушке эти письма, и она плакала, а дедушка ее обнимал. Бабушка была не письменная, она не умела читать и писать, и, чтобы прочесть, ходила к соседке. Она мне рассказывала, как они собирались вечерами, и, по очереди, вслух, те, кто умел читать, читали письма тем, кто не умел, и свои, и чужие.

Все вместе плакали, молились, переживали, и даже не стеснялись, если там было что-то сокровенное, признания в любви, нежность. Просто сидели при свете лучинки, или лампадки, читали и плакали от счастья, что живы их родные. Смеялись над шутками, писали ответы, старались не говорить или писать о плохом, рассказывали, что уродило, кто вернулся с фронта, никогда не писали о тех, кто погиб. Эти листочки, весточки, были и оберегом, и памятью, и символом любви даже потом, после войны.

Я никогда не думала, что буду жить в войне. И прятаться в подвале, не выпускать детей на улицу, потому, что чужие в городе, бояться, и... писать письма с фронта...и читать их с соседями и кумовьями...и плакать...и смеяться, когда не смешно, а страшно...

Эти мои письма/рассказы/исповеди, хоть и электронные, а похожи на письма с фронта, как и ваши ответы мне — треугольные листочки, письма современной войны. Как жаль, что мы перестали писать обычные бумажные письма. Скайп, интернет, соцсети. Думаю, это важно, держать в руках, что-то теплое, ждать, заглядывая в почтовый ящик, потом перечитывать. Хотя... вы вот мне отвечаете, сразу, смотрите на меня, улыбаетесь, я даже чувствую, как мы вместе плачем, молимся, смеемся.

Я очень боюсь, когда гаснет свет или пропадает интернет, как будто прерывается связь. Поэтому стала распечатывать на бумагу, чтобы читать в подвале, если погаснет свет, чтобы не страшно, чтобы, как оберег. Я вижу, сколько здесь потерянных, заблудившихся в навязанных иллюзорных, искусственно созданных страхах, ненавидящих, боящихся. Я признаю, здесь есть информация, направленная на разжигание войны и вражды, и здесь много носителей именно этой информации.

Здесь не хватает правды и любви, молитвы и света. Вы знаете, вы пишите им письма, пусть электронные, в соцсетях, но пишите,им, незнакомым, ненавидящим, ослепленным, презирающим, перекошенным, оватенелым...пишите о любви, только о любви, о прощении, единении, понимании. И свет любви или убьет их или оживит. Третьего не дано. Мне приходят в личку письма, где люди меняют свое мнение и о Домбасе, и о бандерах. Все больше плачут, прощают, возвращаются к общению с родными и начинают жить. Значит, свет и любовь больше оживляют. И когда закончится война и мы все вместе будем пить чай, мы будем читать эти электронные треугольнички любви, обязательно вслух и обязательно тем, кто не верит в любовь.

Сегодня сводки из зоны сумрака с несколько философско-черноватым юмором. Пардон. Бессонные ночи. Соседушка у нас в селе бухали. Запойные они-с. Замечания делать низзя-власть! У них автомат-с! Поэтому ночи были когнитивно диссонансные: пахнущие матиолой и петуньями, теплые, с наливающимися яблоками и звездами, вспыхивающие заревом взрывов, наполненные раскатистым многоголосым разбабахом, и соседским “па Дону гуляяяеееет!”

Сосед ночами пел от души, насилуя и выворачивая душу гармони. Но, так как он пытался настроить, то ли себя и свой одурманенный алкоголем и поэтому противоречивый внутренний мир, то ли сам гармонь/баян, но фразу “па Дону гуляет “ от повторял по-нескольку раз, каждый раз меняя голос и тональность,как бы вслушиваясь в себя, поэтому из далека это больше звучало, как “падонок гуляет, падонок гуляет”. Трудно было не согласится. Хорошо приняв и культурно реализовавшись , они-с решали пострелять- с, как водится из автомата.

Время для этого соседушка выбирал, удобное для себя, неожиданное для нас. Поэтому резкая пальба в огороде ночью, не прибавила оптимизма в эти дни. А тут, днями, соседушко опять накатили-с, исполнили песню о падонке, и постреляли... из автомата... Сначала ,судя по воплям, стреляли-с в коллег по хору и застолью, а потом, решили, что этого маловато-с и шандарахнули... с миномета, прямо-с у себя в доме (возможно, как подобает дворянину, в опочивальне).

Остаканившись корвалолом (меньшая доза в данных случаях уже не берет) и отлежавшись в подвале (звук я вам скажу- думали бомбежка) ночью идти, смотреть, не решились. Соседи утром посовещались, оценив последствия разгула соседушко-власти с минометом, решили: а ну его нах.., или завоняется или выползет, вдруг там мины, фугасы или снаряды. Власть новая, нонче запасливая очень на энто дело. Так как на наши скромные 4 улицы и проулок власти поуменьшилось, а председатель давно свалимши, решили, если будет пахнуть-спалим развалины, мы тут сейчас сами себе санэпидемстанция. 

* * *

Отсутствие воды в городе дает о себе знать. Нет даже минералки. Вот я всегда знала, что село — наше ВСЕ! — в самом лучшем смысле этого слова. Сегодня в маршрутке, в подтверждение жизнеутверждения села, услышала, завистливое:

- Везет тебе, у тебя туалет во дворе! Вода не нужна!

* * *

На работе рассказала коллегам о подслушанном разговоре в маршрутке, по-философничали о методах выживания в условиях село/город... туалет во дворе, готовка на буржуйке, огород на подоконнике... Мужчины, как-то вдохновились, возбужденно пошли искать в интернете чертежи мыслительного уличного учреждения, изучать кладку печи, и методы многоразового выращивания картофеля в ведрах. Сорвала рабочий процесс. Думаю, если вода фсе, то через неделю на кварталах города начнется массовое строительство уличных удобств. 

* * *

В соседнем поселке на днях тоже было шумно. Не по причине распития, а по причине призыва. Молодые соискатели приключений, записавшись в ополчение и получив автомат, порисовавшись на блок-постах, и , улучшив материальное положение, методом отжима, думали, что война -это романтика, вкус водки у костра, бесплатные “колеса”, и безразмерная власть оружия. Оказалось — это бобока и ататака, а еще кровяка, похороняка и убивака.

Местный сепаратическо-романтический бомонд, к такому повороту событий был не готов, и свалил с поля боя. Теперь их собирают командиры, приезжая в гости не с гостинцами, а на БРДМ, и с автоматами. На орущую мамашу, которая кричала, что не пустит сыночку на войну, и за такое они не подписывались, и в смутные времена референдумные, вообще, в гостях были в районе Ростова-на-Магадане. Однако прибывшие были “не в гуморе” и направив на дом заполченца дуло танка, выразили свое мнение в двух словах, культурно-смысловой перевод, которых обозначал “вам срочно необходимо глубинно-плотское общение с товарищем Путиным” . Собрав, всех потеряшек, товарищи отбыли с молодыми бойцами, изъятыми, видимо для патриотического воспитания, “дедытовоевали”.

* * *

Громкое обращение, глухого дедушки к продавцу химикатов: 

- Девочка, дай мине какой-то сильной отравы, шоб ота нашесть колорадська повыздыхала!- разделило рынок на два враждующих лагеря, выявило скрытых приверженцев, своих превратило в чужих, чужих сделало братьями, сняло маски, и выявило замаскированное в товаре оружие, а город потом еще долго обсуждал нападение Правого Сектора на городской рынок.

Когда-то она была его первой любовью. Когда-то он нежно держал ее руку и влюбленно смотрел глаза. Когда-то он дышал ею, а она жила ним. Когда-то он так сильно любил ее, что ударил, за чей-то восхищенный взгляд. Когда-то он так сильно прижимал ее к себе, что поставил на колени. Когда-то он так сильно, хотел, чтобы она принадлежала только ему, что сломал ее волю. Когда-то он сказал “я так сильно тебя люблю, что просто ненавижу”. Когда-то ее чуть не погубила, не испепелила ненависть, назвавшаяся любовью.

Это было давно. Потом она нашла в себе силы уйти, начать новую жизнь, расцвести и залечить раны, оставленные испепеляющей любовью. Она не забыла, но и не держала зла, наверное, ей уже было все равно, это “когда-то”, ей больше нравилось порхать и нежится в счастливом сейчас.

Они давно утеряли друг друга из вида. Она не вспоминала, он не напоминал, ей и не хотелось. А потом пришла война. Жестокая в своей разнузданной глупости, обвязанная разноцветными ленточками, безапелляционная и абсурдная, как все войны.

Война поглотила и то “когда-то”, и вчерашнее “счастливое сейчас”, навязала страшное сегодня. Они случайно встретились в кафе.

Он взял себе запотевший бокал пива, ей принесли кофе. Он обдал ее душу запахом пота и крови, и нежно сказал “У тебя такие же духи, фиалка”. Он, повесив автомат на стул, с хриплой нежностью, рассказывал о перспективах новой жизни в новой стране, если только она снова скажет “да”, нависая над нею разухабистой глыбой.