Светолия - Дмитрий Щербинин

Мальчик застонал, обхватив голову покатился по твердой, холодной земле; при этом он стонал: "Всего этого нет... все это с экранов - мертвое, холодное; загоняющие в рамки этих экранов! Нет я хочу быть свободным! Прочь кровь из моей головы!"

Но ничего не происходило - пожалуй, слабость еще больше усилилась от этих отчаянных выкриков. Он уже не мог пошевелится; лежал глядя на однообразное небо и чувствовал, как медленно утекает в отмороженную, ржавую землю.

"Небо... небо..." - шептал он едва слышно, зато уж чувствовал как не он но призрак его, вооруженный оружием, жаждущий пройти еще сотню лабиринтов, размолоть сотню этих отвратительных, склизких созданий - как двойник этот заряжает оружие и уж стреляет в кого-то, отчаянно визжащего.

Мальчик крепко зажал уши и зашептал: "Ведь, всего этого нет. Ведь - это рисованное небо - просто соринка пред истинным небом! Вот облако: гора весноносное! Какое же ты было огромное, живое; как хорошо смотреть на тебя было!"

И тут Сережа ясно представил себе - это облако. Он просто закрыл глаза и представил; а потом, когда открыл, оно такое прекрасное уже плыло по рисованному небу.

Оно рассекала эти однообразные, безжизненные линии, точно плуг исполинский; словно шел там, по небу, некий могучий пахарь и вдавливал это мягкое облако в блеклые, экранные цвета и разрезал их...

Вот все небо разошлось и льется на Сережу свет неба истинного: нет теперь свет этот показался мальчику через чур ярким: вот наступил закат, а следом - звезд живые пылинки высыпали - миров бездна, просторов бескрайних глубина.

Понял Сережа, что окружают его поля, представил их себе ясно: далекие, нагретые благодатным солнцем за день, медленно на ветру колышущиеся; вздохнул тихонько, впрямь почувствовал ароматы этих полей; разжал уши услышал шелест трав; пение кузнечиков, и тихий, и радостный предсмертный стон кого-то.

Поднял голову: и впрямь вокруг травяное раздолье колыхалось. Опять на землю лег, смотрел на звезды, и все новые и новые крапинки средь них открывал, а как представлял себе, сколь велики на самом деле эти "крапинки" да какие до них просторы; так улыбался восторженно и вдыхал медленно опадающий из этой выси ветер.

Потом, он закрыл глаза и обнаружил себя стоящим в зале, где беседовала с метровыми мышами Светолия.

- А, вот и вернулся.

- Так здорово, Светолия! - воскликнул Сережа. - Совсем недавно все было так мрачно, а теперь... Светолия, после этой схватки я еще лучше все понял! Еще больше твой лес полюбил! Пойдем скорее погуляем там, среди деревьев! Ведь сейчас там солнце светит?! Да ведь?!

В том, что там действительно светит Солнце, Сережа убедился уже через несколько минут, когда птицей быстрокрылой, ласточкой весенней из залов выпрыгнул!

Нет - он не боялся подняться над островом, да и над всем лесом. И вовсе не удивлялся он всему этому: все выше над землею взмывал - он радовался жизни!

Вот увидел, вдали у горизонта облачко, и понесся к нему. Какой красивой, какой многообразной открылась ему тогда земля-матушка!

Он долетел до облака, пронесся по его белым граням, а потом поднялся еще выше, вдыхая в себя ветры; распевая птичьи песни...

* * *

Через несколько часов он уже стоял перед мамой, а она с ужасом его разглядывала, и, едва не плача, усталым голосом, спрашивала:

- Ты где ж был?

- Я в лес ходил...

- Что?!

- Да... то есть не в лес; то есть так... по улице, в общем.

Мать всплеснула руками и вздохнула устало.

- Но у тебя никаких следов на лице не осталось!

Сережа взглянул в зеркало и обнаружил, что, действительно, никаких следов от побоев не осталось. Напротив, он выглядел совсем здоровым - таким, будто несколько часов провел где-то в чистом поднебесье...

Мальчик неопределенно пожал плечами.

- Ну так вот, слушай! - продолжала усталая мать. - Я и так за тебя все свои нервы потеряла. Не знаю, где ты там шлялся, но отныне такого больше не повторится! С отцом я уже поговорила: отныне двое охранников будут тебя сопровождать!

- Где?

- Да везде!

- Нет, мама!

- И слушать тебя не хочу, Сережа, особенно после сегодняшней выходки! Это что же: просыпаешься, значит, утром, входишь на столе записка: "Мама, папа не волнуйтесь - я скоро вернусь"... И целый день ты где то шлялся! Это после того, как тебя какие-то подонки отделали! Что, думаешь, я должна была думать!.. Нет, ты совсем, должно быть, глупый, Сережа!.. Фу, все нервы с тобой вымотала: по крайней мере до лета, будешь ходить по улицам только с охранниками!

Сережа пытался возражать, но мать устало, но твердо стояла на своем. За этим спором их застал вернувшийся с работы отец - усталый и вымотанный. Он даже и не заметил, что на Сережином лице не осталось следов побоев, покрутил у него перед носом кулачищем и сообщил, что охранники его будут сопровождать везде и повсюду, а если он станет возражать, так вообще попадет под домашний арест (отец говорил вполне серьезно).

Той ночью Сережа огромной черной тучей летел над землей, сыпал в нее молниями и ревел громами. Свод неба пред ним завесился непроницаемым темным куполом, который, чем больше сыпал молниями Сережа и чем больше громыхал становился все темнее, земля же под мальчиком погружалась во мрак, будто наступило затмение.

* * *

Отец обещал, что охранники будут следовать за Сережей везде за пределами их квартиры - так и вышло.

Шел ли он по улице, шел ли в школу, или из школы - повсюду, в двух шагах за ним следовали две верзилы, всегда напряженные, окидывающие весь мир мрачным взглядом, выискивающих в каждом скрытых врагов, да к тому же молчаливые - все их разговоры сводились к однозначным, тупым репликам.

Охранники раздражали, конечно, Сережу; и он, после нескольких неудачных попыток найти с ними хоть какой приятельский язык, стал откровенно над ними издеваться. Так, например, шли они по улице - Сережа неожиданно останавливался - верзилам ничего не оставалось, как тоже останавливаться, да и стоять с ним рядом по нескольких минут - Сережа смотрел на тучи или на облака, верзилы же переминались с ноги на ногу и бросались по сторонам напряженными взглядами. Потом Сережа срывался с места, со всех ног бежал по каким-то подворотням, по городу, куда глаза глядят - только не в лес... Охранники топали за ними; иногда начинали ругаться, но все же, никогда не отставали.

Так прошли три мучительных недели. Наступил апрель, и весна цвела во всю силу: землю и ветви покрыл легкий зеленый налет, последние льдины были унесены течением рек, а пение птиц лилось с каждого дерева, даже, казалось, с каждой ветви; все радовалось, все поднималось к солнцу, как и тысячу, как сто тысяч лет назад. Вот только отделившийся от всего этого город по прежнему ворчал угрюмо, коптил небо ядовито-желтыми парами, да еще сбрасывал в реку какую-то ядовитую гниль.