Живым не брать - Александр Александрович Щелоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Федотыч, — прапорщик присел на камень и стал растирать правую голень, — ты, случаем, не Сусанин? Заведешь нас в дебри — и с концами…
— Испугался? — Федотыч ударил ботинком по гальке, лежавшей на склоне, и та покатилась вниз, увлекая за собой другие. — Я такой, Леня. А вы, орлы? — Он повернулся к сержантам: — Тоже выдохлись?
— Не-а, нам никак нельзя, — сказал Гмыза бодрым голосом и скромно потупил глаза. — Иначе нас товарищ прапорщик загонит, куда Макар телят не гонял. Он у нас тоже такой.
Гусь понял иронию, которую вложил в свои слова Гмыза и, если бы это происходило в гарнизоне наверняка пошел на резкость, оборвал, осадил солдата, но сейчас он смотрел на ребят иными глазами. Потому сказал укоризненно с той же долей иронии, что и сержант:
— Ладно, друг Гмыза, я тебе это припомню. Кормишь вас, бережешь, не спишь по ночам…
— Вы же спите, — ввязался в разговор Рогоза.
— Ты что, за мной следишь? Может, я просто лежу с закрытыми глазами. И думаю о вашем благополучии.
— Не, — снова возразил Рогоза. — Прошлую ночь вы храпели, как трактор.
Гусь кончил растирать ногу и встал.
— Вот, Федотыч, жди от них благодарности. Ради вас, раздолбаи, я себя не щажу, а вы… — В чем именно упрекал Гусь сержантов, каждый из них должен был догадаться сам. — Ладно, пошли дальше.
Ночевали они в узкой расселине между скал, которая хорошо укрывала от ветра. Чтобы поддерживать всю ночь огонь костра, всем пришлось хорошо потрудиться. До самой темноты они собирали сучья, которых в редколесье оказалось не так уж много. Потом срубили две сухие сосенки и нарубили из них полешек. Зато до утра, хотя на скалы лёг иней, в их убежище сохранялось какое-то подобие тепла. С утра еще два часа они двигались с увала на увал, приближаясь к перевалу через главное препятствие, стоявшее на их пути, — хребет Урман. Седловину, к которой они стремились, можно было разглядеть издали. Ее образовало могучее тектоническое давление, надвигавшее друг на друга огромные базальтовые глыбы двух сопок. Но силы земли в какой-то момент иссякли, и между крутых стен остался узкий проход. Потом время усилиями солнца, ветров, дождей и морозов выгладило откосы, зализало их и сделало щель похожей на седло, к перегибу которого с востока тянулся глубокий желоб с гладкими бортами и дном, вылизанными ливневыми потоками.
— Поднимаемся здесь, — сказал Федотыч. — Главное, не навернуться — камень скользкий.
— Пройдем, — пообещал Гусь и повернулся к сержантам: — Кто попробует упасть — вломлю на всю катушку…
Они были в метрах в двухстах от седловины, когда на землю набежала тень.
Гусь поднял глаза. Черная туча, выползавшая из-за гребня, закрыла солнце. И сразу в лицо задул ветер. Сперва он был легким и пробегал над горами осторожно, будто искал дорогу. Зашумели кроны деревьев. Потом поток воздуха окреп, стал упругим и порывистым. Снизу, откуда группа только что пришла, донесся гул потревоженной тайги. Заскрипели, закачались вековые кедры и сосны. Удары ветра зло трепали вершины берез. Внизу, не выдержав штормового напора, начали громко трещать и ломаться деревья.
Плотные серые тучи, которые за собой с подвыванием тащил свирепый ветер, несли в тугих клубах струи дождя. Воздух быстро похолодел, будто где-то рядом открылись двери огромного ледника, и наружу вырвалось дыхание зимы. За хребтом шибанула искра молнии, и все вокруг осветилось мертвенно-синим светом электросварки.
— Быстрей, мужики! — прикрикнул Федотыч. — Шуруй, шуруй ногами!
— Успеем, — возразил Гмыза, который, судя по его виду, в немалой мере устал.
— Я те успею! — Федотыч был в тревоге. — Сейчас сюда рванется поток.
И в самом деле, вскоре им под ноги хлынула вода. Идти сразу стало труднее. Казалось, что в горах прорвалась плотина, и вода текла по склонам, смывая с них сломанные ветки, сухую листву, мелкие камни.
Только теперь Гусь понял, что голая полоса земли, тянувшаяся вверх по склону, по которой они долгое время шли и которую он принял за дорогу, на самом деле была ложем потока, скатывавшегося в низину по-сле дождей. Оттого-то здесь и не было грунта — его давно смыло, потому вода неслась по плитам доломита, выстилавшим склон.
— Вперед! Вперед! — поторапливал Федотыч. — Надо выйти на водораздел. Быстрее!
Чем выше они поднимались, тем слабее становился напор воды, устремлявшейся им под ноги. Зато внизу потоки бушевали что было сил. Оттуда, из лощины, доносился грохот двигавшихся камней, бурление струй, ломавшихся и падавших в воду деревьев.
Когда до гребня оставалось немного, Федотыч остановился и ладонью сгреб с лица воду.
— Все, оторвались. Можно передохнуть.
Скажи такое горожанин, попавший под дождь на улице и не имеющий возможности найти укрытие, его бы сочли ненормальным. Подсохнуть или переждать дождь промокший насквозь житель города старается под крышей. Но в горах, в тайге, где самое густое дерево в ливень не подарит сухости, а ноги дрожат, и дыхание перехватывает от усталости, отдохнуть можно и под дождем.
Гроза уходила на восток. Молнии сверкали где-то вдали, и оттуда доносились обвальные удары грома.
Погода ломалась на глазах. Едва край висевших над хребтом туч уполз в сторону, теряя в скалах серые обрывки тумана, с запада в промытый до блеска мир хлынуло солнце. И сразу стало жарко. Камни, еще не потерявшие влажного блеска, начали нагреваться и курились паром. Даль подрагивала в зыбком мареве.
— Все, ребята, — сказал Федотыч, — дальше пойдете одни. Вон, видите блеск? Это река Аркун. Жмите точно на запад. Тут по прямой километров тридцать. По земле — все семьдесят. Не так уж много. Важно не сковырнуться со склона. Внизу — будет ровнее.
— Может, пойдешь с нами? — спросил Гусь.
Федотыч пальцами обеих рук распушил бороду, чтобы быстрее сохла.
— Не, мужики, не могу. Как говорят, рад бы в рай, да грехи не пускают. Вы уж сами…
* * *
На четвертый день пути, по расчетам Макса и судя по топокарте, в которую он часто заглядывал, до выхода в долину Аркуна оставалось совсем немного. Но голод и усталость, накопившиеся за последнее время, давали о себе знать. Несмотря на изнеможение, он плохо спал, часто просыпался и лежал в темноте, подрагивая от холода. В голову приходили тревожные мысли о том, что все его предприятие обречено на провал и лучше его было не затевать. Рассвет наползал медленно, лениво. В просветах между деревьями высвечивалось небо, чистое, голубое, но это не
