Русские и пруссаки. История Семилетней войны - Альфред Рамбо

Конференция одобрила эти реформы, но вследствие недостатка времени осуществить удалось лишь немногие. Уменьшили ношу солдата; отменили косы и пудрение волос; войска были снабжены теплой обувью и одеждой для зимней кампании. Тем не менее казаки продолжали служить «о дву конь», а чудовищные обозы все так же являли собой зрелище вопиющего хаоса.

Но самое неотложное заключалось в поставке рекрутов и заполнении офицерских вакансий. Было решено произвести набор 43 тыс. чел., однако собрать их раньше конца года не представлялось никакой возможности. Пришлось брать людей из линейных полков внутри империи и даже из гарнизонов, но, несмотря на все эти меры, так и не удалось укомплектовать полки находившейся в Пруссии армии до штата в 1552 чел. каждый. Что касается офицеров, то и здесь положение было не легче: главнокомандующему предоставили выпуск кадетского корпуса, дали офицерские чины гвардейским унтер-офицерам из дворян, призвали под знамена дворянских недорослей, но вместо потребных 500 чел. набрали едва половину. Военную Коллегию затрудняло также и то, что солдаты и офицеры нужны были еще и для Обсервационного корпуса Шувалова, и для формирования нового сорокатысячного корпуса Бутурлина, который собирались послать на помощь австрийцам в Силезию. Впрочем, этот корпус существовал лишь на бумаге, а Обсервационный корпус так и не избавился от своих первородных пороков плохого подбора людей и лошадей и полного отсутствия согласованности, отчего возникали постоянные задержки и неудачи при его взаимодействии с главной армией.

Армия Фермора, сохранявшая из всего завоеванного в 1757 г. только город и округ Мемель, была прикрыта со стороны Пруссии рекой Мемель и кавалерийским кордоном по берегу Немана.

Левальд после успеха своей осенней кампании не пошел вслед за русскими далее Немана. К тому же Фридрих II был совсем не тем человеком, который в разгар столь страшного для него кризиса оставил бы без дела хоть один корпус своей армии. 7 октября, сразу же после почти полного освобождения Восточной Пруссии, Левальд получил приказ идти в Прусскую Померанию и выгнать оттуда шведов. Хотя фельдмаршал и оставил своим подопечным некоторую надежду на скорое возвращение войск, но все его действия свидетельствовали о том, что он уже не вернется: из крепостей были выпущены государственные преступники, все общественные кассы, за исключением университета и некоторых благотворительных учреждений, были опорожнены. Левальд забрал с собой все части, даже гарнизонные полки, всего 30 тыс. чел., а также рекрутов по 60–70 на полк. Кроме нескольких непригодных, он увез крепостные пушки, а также все, что было в арсеналах и магазинах. Для защиты провинции было оставлено четыре роты гарнизонного полка (две в Пиллау и две в Кёнигсберге) и еще около Гумбиннена отряд из 60–70 гусар. Конечно, сюда можно еще причислить: гражданскую гвардию и ландмилицию; две пехотные роты в Руссе; несколько эскадронов ландгусар, набранных из лесников, егерей и браконьеров. Лесничий Экерт, командовавший этой импровизированной кавалерией, отличился тем, что с октября по январь вел на другом берегу Немана партизанскую войну с нерегулярными частями русских. Газенкамп уверяет, будто он наводил страх на донцов и калмыков.

Но все-таки Восточная Пруссия была брошена на произвол судьбы. Фридрих II считал, что даже армия Левальда не сможет остановить новое вторжение. Он еще мог надеяться, что его петербургским благожелателям, возможно, и удастся предотвратить это, однако в любом случае 30 тыс. чел. Левальда были слишком необходимы ему на главном театре военных действий, чтобы оставлять их на бесполезное уничтожение. Судьба и этой провинции, и всего королевства должна была решаться на полях сражений в Богемии, Саксонии или Силезии. Он спасет или окончательно потеряет ее, одержав победу или проиграв битву между Эльбой и Одером. И наконец, Фридрих уже достаточно много сделал для поддержания чести той страны, королевский титул которой он носил, ведь с первого раза он не отдал ее своим северным соседям без боя и даже сумел прогнать их обратно.

Однако обитатели самой провинции, вполне естественно, смотрели на все это совсем иначе. С беспокойством наблюдали они за уходом полков Левальда, почти целиком составленных из их же земляков, и ужасались при одной только мысли о нависшей над их головами восьмидесятитысячной армии русских, казаков и татар. Совсем еще недавняя оккупация и зверства нерегулярных отрядов, трагедия Рагнита и пепелища множества селений никак не могли вселить в них бодрость духа.

Тем временем отступление Левальда происходило при вполне благоприятных обстоятельствах. В Кёнигсберг пришло известие о том, что 5 ноября Фридрих II разгромил армию маршала Субиза при Росбахе. До сих пор он одерживал победы только над саксонцами и австрийцами. Победив армию, унаследованную Людовиком XV от великого короля{37}, Фридрих добился громадного по своей важности успеха. Росбах имел совсем другое моральное значение, чем Мольвиц, Пирна или Лобозиц{38}. Заслуженная во внутригерманских войнах слава прусского короля приобрела теперь всеевропейское звучание. Какая военная мощь могла отныне соперничать с его армией и кого теперь не сможет одолеть он после победы над французами? Именно с этого дня Фридрих II предстал перед всей Германией не как герой почти гражданских войн, а в роли защитника всей германской нации от иноземцев. Он явил себя новым Арминием{39}, истинным богом войны. Воинская слава Фридриха создала из переплетения княжеств и феодальных владений, связанных средневековыми узами или сетью бюрократической системы, прусскую нацию, которая послужила основой немецкого народа. 25 ноября в покинутой Восточной Пруссии была торжественно отпразднована полученная победная весть. Кёнигсбергское германское общество устроило специальное заседание: его президент Флотвелл произнес речь о «Славе, коей музы венчают героев на полях сражений»; почетный член Лидерт рассуждал о «любви к человечеству на войне». Это, конечно, были аллюзии, относившиеся к тому самому герою, любимцу не только Марса, но и Аполлона, который не терял остроумия даже под вражеской картечью и посреди кровавой схватки оставался королем-философом и королем-филантропом. Через восемь дней было получено известие о новой великой победе, одержанной 5 декабря 1757 г. над австрийцами при Лиссе (Лейтене). Она была отпразднована в Кёнигсберге при залпах артиллерийского салюта большим парадом гражданской гвардии, состоявшей из 7 батальонов и 35 рот.

Однако Росбах и Лейтен были далеко, а русские совсем рядом, и король-победитель ничем не мог помочь своему королевскому городу, чтобы защитить его от неминуемой опасности. Разве Росбах и Лейтен могли помешать вторжению победителей при Грос-Егерсдорфе? Жители разрывались между патриотической гордостью и естественным страхом. Берлинское правительство уверяло, что нет никаких оснований опасаться наступления Фермора. Но постоянно, при каждом появлении казаков в междуречье Мемеля и Немана поднималась тревога. Богатые жители Кёнигсберга бежали в Данциг, а обитатели окрестностей — в Кёнигсберг. Участились набеги русской кавалерии, уже похожие на разведку. В декабре Рязанов выступил из Мемеля, эскадроны Броуна покинули Телыпи, а кавалерия Штофе льна наступала из Ворн. В авангарде по всем направлениям передвигались донцы Краснощекова.

Тогда же Фермор получил из Петербурга самые настоятельные инструкции о начале зимней кампании. Ему предписывалось занять всю Восточную Пруссию, не в пример его предшественнику, который захватил лишь самую незащищенную ее часть. Фермор рапортовал, что все приготовления закончены и, как только замерзнет Неман, начнется наступление. 17 декабря он послал в Конференцию свой план военных действий и получил высочайшее одобрение. Армия должна была двигаться двумя колоннами: одна из Мемеля, другая через Тильзит, направляясь к Кёнигсбергу, который в случае сопротивления надлежало подвергнуть бомбардировке с последующим штурмом. Фермор, несмотря на свою нелюбовь к нерегулярным частям, предоставил казакам свободу действий, ограничившись лишь тем, что заменил их начальников строевыми офицерами и, судя по всему, выбрал для этого немцев. Из-за холодов армия останавливалась на ночлег в селениях или лесах, чтобы люди имели возможность обогреться.

31 декабря выступил Румянцев, и 5 января он был в Попелянах, а 9-го в Таурогене, прославившемся впоследствии патриотическим пронунсиаменто[89] Йорка фон Вартенбурга{40}. Здесь он соединился с тысячью донцов Серебрякова, которые уже столкнулись неподалеку от Тильзита с ландгусарами лесничего Экерта. Вперед был послан гусарский полковник Зорич для рекогносцировки льда на Немане между Тильзитом и Рагнитом. Он взял заложников из местных «лучших людей» для получения сведений и обеспечения безопасности со стороны населения. По тому, как действовали русские генералы, было видно, что они ожидали сопротивления. Одновременно повсюду распространялось обращение царицы к жителям Восточной Пруссии: