Таблетки от пуль (сборник) - Сергей Трищенко

«А как же теперь с замаливанием грехов?» — недоумённо подумал Гоша. 

Всё съеденное

«Интересно, чем они станут завтра?» — подумал Уут, глядя на свои пальцы.

Из пухлых пшеничных лепёшек ладоней врастопырку торчали крутосваренные молочные сосиски. А вчера пальцы были морковками.

Где они теперь, те морковки? Бесполезно и пытаться отыскать их в разбухшей массе тела. Да и надо ли это делать? Всё происходит именно так, как должно происходить: человек никогда не знает, во что именно превратятся съеденные за завтраком продукты. Об этом можно лишь догадываться, мечтать, надеяться… и ошибаться.

Конечно, легко предположить, что пальцами всегда будет что-то тонкое и длинное — например, сосиски, морковки, корешки петрушки или сельдерея. Хороши также стебли спаржи, если её не сильно пропаривать. Позавчера, к примеру, неплохо смотрелись зелёненькие огурчики, а чуть раньше — стручки гороха и фасоли. Последние хотя и были недостаточно крепкими, но работать ими было можно.

Приходилось, правда, каждый день подбирать работу по силам, но все как-то приспосабливались. Но вот что можно сделать килечками пряного посола? А однажды Ууту пришлось узреть вместо пальцев и такое. Отсюда следовал вывод: если дорожишь работой, думай, что ешь. Но Ууту никогда не приходилось применять подобную формулу на практике: его доход позволял работать исключительно ради собственного удовольствия, а отнюдь не в целях заработка.

Порой непредсказуемость поведения собственного тела бесила. От него зависело всё: сегодняшние занятия, место отдыха, текущие поступки, сексуальная, гм, жизнь…

Становилось обидно: человек, венец природы, ничего не может сделать с самим собой, вернее, со своим физическим воплощением. Какие бы желания ты ни имел, как бы ни планировал будущую деятельность, тело могло отколоть такую штучку, что оставалось только развести руками — если, конечно, они были способны разводиться в тот момент — и продолжать мучиться.

Впрочем, мучились не все. Уут с презрением, к которому однако примешивалась и солидная доза зависти, посмотрел на троицу сухопарых бегунов-йогов, чьи тела были сложены из пучков трав и кореньев, перемежаемых сухарями, листьями и чем-то неописуемым и непонятным. Всё вместе образовывало миниатюрную жилистую фигуру, которая практически не менялась со временем.

И если раньше Уут провожал их скептическими мыслями вроде «А-а, аскет!», то сегодня подумал иначе: «Они постоянные!» И эта стандартная фраза зазвучала для него не осуждением, а пониманием.

Он посмотрел на собственное тело. Из предплечья торчали капустные листья, куски помидоров и кабачков. Пока что не сросшихся — это был сегодняшний завтрак, салат.

Локоть закруглялся разрезанным арбузом, но скибки успели сцепиться между собой.

«Понятно: их я съел на прошлой неделе. А вот тем патиссонам из левого запястья месяца четыре, у них и хвостик закурчавился. А соседние куриные ножки и крылышки… Постой, когда же это было-то?»

Уут задумался. Мясо срастается медленнее растительной пищи, но рано или поздно всё съеденное приходит в соответствие с первоначальным видом. Уут знал: в глубинах его тела скрывается не одна туша практически целых коров, до полусотни баранов и около двух сотен кроликов. Что они там делают? Гуляют себе в идиллии по лужайкам из салата, прыгают среди капустных кочанов, или украдкой погрызывают восстановившуюся морковку? Ну, от безрассудных кроликов можно ожидать чего угодно. Но неужели степенные коровы поступают точно так же? О курах не хотелось и вспоминать: временами они начинали всхлопывать крыльями и охорашивать перышки. А однажды ночью Уут проснулся от петушиного крика… Он обмер и мгновенно похолодел: ему показалось, что это кричит его петух.

С минуту он лежал и обливался холодным потом — выпитая вода вспомнила о своей функции и подступила к поверхности тела, повинуясь психофизиологическому сигналу. Куры заволновались и принялись отряхиваться.

Уут не посмел шевельнуть рукой, боясь, что не сможет этого сделать, а сразу начнет рассыпаться.

Но, к счастью, это оказался не его петух. И вообще это был ничей петух. Просто обычный, никому не принадлежащий, то есть никем пока не съеденный петух с соседней фермы.

Хозяина птицы тогда оштрафовали за содержание петуха без намордника — как оказалось, не один Уут подумал, что петух предвещает его последний час, нашлись и другие. Соседа справа хватил инфаркт, но, к счастью, вес его был далек от критического, и бедняга выкрутился.

«А может, это выдумки? — подумал Уут. — Неужели обязательно перед смертью человек должен услышать крик полностью регенерировавшего в нём петуха? А если он никогда не ел курятины? Тогда что — мычание коровы? Но почему обязательно первой восстановившейся? Они ведь там живут, бродят… Ну да, пока не мычат, бродят молча. А если человек не ест ни курятины, ни говядины, ни свинины, тогда что?»

Уут перевел взгляд на своё огромное тело, покоящееся на парковой скамейке для особо больших. Тело полностью состояло из различных пищевых продуктов и напитков, проглоченных Уутом за всю жизнь. Всё съеденное находилось здесь, при нём, никуда не деваясь, и лишь модифицируясь под действием неведомой силы, единственно отличающей живых существ от неживых, и приводящей к вполне определённым результатам. О природе этой силы спорило не одно поколение учёных, но пока великая загадка жизни оставалась загадкой.

Благодаря этой силе, всё съеденное человеком постепенно возвращалось в первоначальное состояние: ломти ветчины трансформировались в маленьких поросят и весёлых свинок, куски хлеба срастались в буханки, куриные ножки и крылышки находили друг друга и обрастали перьями, появлявшимися будто бы и вовсе ниоткуда… Некоторые учёные полагали, что в этом виноват вдыхаемый воздух и выпитая вода. То есть, имеющиеся в них загрязнения. Поэтому, наверное, в последнее время так выросло число ратующих за чистоту окружающей среды…

Вся пища оставалась с человеком, до поры до времени никуда не деваясь. Каждый был вынужден таскать всё съеденное с собой, до тех пор, пока…

Но об этом Ууту, как любому нормальному человеку, думать не хотелось, и потому он переключил внимание и мысли на нянек и кормилиц, вынесших новорожденных младенцев погреться на солнышке.

Уут залюбовался не самими няньками и кормилицами, хотя их румяные попки из аппетитно поджаренных булочек и груди из кексов с мармеладом могли свести с ума кого угодно. Нет, он залюбовался самими младенцами — маленькими белыми капельками. Кроме молока они пока ничего не ели, и потому сохранили первородную чистоту.